Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Пока Али-Бабая нет, давайте решим, что с ним делать.
– А что тут решать? Забьем ночью дверь гарема гвоздями и все дела, – предложил Веретенников, зевая. – Я где-то видел ящик с сотками.
– Нет, – покачал головой Кучкин. – Половинчатые меры ведут к половинчатым результатам. Как только он вернется, я его пристрелю. Вы как хотите, а я предпочитаю спать спокойно. Особенно в ночь перед долгожданным освобождением.
– А откуда у тебя пистолет? – удивился я.
– Анастасия дала! – выцедил Сашка, с вызовом на меня глядя.
Смерив изумленным взглядом непроницаемую Синичкину, я улегся на помост и задумался:
"Понятно, что Кучкин просто метит
Да, так и будет, если я не предприму контрмер. А Синичкина? Она тоже может что-нибудь выкинуть. Как она изменилась за последнее время! Кошечка превратилась в камышового кота.
Вот, блин, попал в переплет! И ничего не придумаешь... Пистолет, что ли, вынуть и разоружить их? И они вынут, вон, Сашка глаз с меня не сводит. И будем мы, как в дешевых гангстерских фильмах друг друга выцеливать... И самое интересное, что и они все думают точно так же, как и я. И приходят к мысли, что лучше всего пожелать окружающим спокойной ночи несколькими нажатиями курка. Смыться что ли? Спрятаться в дальней рассечке и подождать, пока они прорвутся на волю? Если они, освободившись, даже завалят взрывом гранат древняк, его запросто разобрать можно. Фиг с ними с этими алмазами, выберусь, вернусь к Ольге, баклажаны для души и воспоминаний буду выращивать... Нет, от Синичкиной не убежишь... Она меня на расстоянии чувствует. Под землей найдет. Надо ей что-то от меня. Ведьма... По крайней мере, очень похожа на молодую матереющую ведьмочку...
А Ольга меня к себе не пустит... Совсем мы стали чужими людьми... Ну, женщина! Все из-за нее! Жестокая, целеустремленная и несчастная в этом. Вот ведь прав был старина Юнг – не может стать счастливой женщина, не любившая своего отца!
Воздуха все меньше и меньше. Все подря-я-д зева-а-ют".
– Ты чего задумался? – вернул меня под землю мелодичный голос Анастасии.
– Да вот думаю, как живот свой уберечь, – честно ответил я, продолжая позевывать. – Какие-то вы не такие... Боюсь я вас. Первый раз без Баламута и Бельмондо на дело вышел и – боюсь. Цели у вас дурацкие, не человеческие... А мои друзья – люди... Вот если бы они вместо вас здесь были! Мы бы жизнью наслаждались, пока вино не кончилось, а женщины не отяжелели (последнее я для ушей Синичкиной сказал: хоть и ведьма она, но сразу видно – о ребеночке мечтает), а потом походили бы чуток, туда-сюда, руки за спину заложив, напрягли бы извилины и нашли бы дорожку наверх, то есть к ближайшему магазину... И со всеми бы в мире жили: и с Али-Бабаем, и даже с тобой Кучкин...
– Да брось ты! – мелко рассмеялся Кучкин, потрагивая указательным пальцем ранку на правой скуле. – Развел философию из-за какого-то засранца-иностранца. Мы же друзья с тобой давние... А этих розовых стекляшек на всех хватит.
– Ну-ну, – вздохнул
А когда решил, что пусть Бог решает, а мне неплохо бы и подкрепиться, где-то в глубине штрека бухнул обвал. Не знаю, что нас подтолкнуло, но мы с Анастасией вытащили пистолеты и бросились на звук, напрочь забыв о том, что в штольне орудует таинственный минер.
Обвалилась рассечка, расположенная чуть подальше той, в которой мы с Синичкиной провели нашу первую ночь (ночь?). Эта выработка также была забрана дверью. Открыв ее, я увидел ужасное зрелище, вдвойне ужасное в желтом свету серебряной "летучей мыши", испуганно прижавшейся к правой стене выработки. Рассечка, видимо, представляла собой филиал (или запасной аэродром) гарема Али-Бабая. В ней не было полатей; кошмы, покрытые цветастыми ватными одеялами, лежали прямо на полу и на этих одеялах громоздились упавшие с кровли глыбы или "чемоданы", как их называют горняки. Из-под ближайшей глыбы, тонны в полторы весом, если не больше, торчали четыре ноги: между двумя женскими, обнаженными, разведенными в стороны (ступни пятками вниз), располагались две мужские в приспущенных брюках, мягких кожаных сапогах и остроносых калошах (пятками вверх).
Это было ужасное зрелище. Я стоял, пытаясь сдержать нервную дрожь в руках, стоял и смотрел, как одеяло постепенно пропитывается черной кровью, кровью сочащейся из-под глыбы, я стоял, а огонек в "летучей мыши" метался, метался, не в силах, наверное, смириться с жуткой кончиной верного хозяина...
– Прекрасная смерть! На бабе умер, об этом можно только мечтать! – попытался шутить подковылявший Кучкин.
Я смолчал, а он, обращаясь к застывшей рядом Анастасии (белая вся, губы трясутся, нет, это не ведьма, обычная женщина!), сказал:
– Если позволите, мадам, я тут немножко помародерствую.
И, не дождавшись реакции, подошел к месту трагедии и принялся стягивать сапог с правой ноги Али-Бабая. Но не преуспел в этом – нога оторвалась от раздавленного торса, и Сашка чуть было не опрокинулся на меня. Высказавшись по этому поводу ("твою мать!"), он потер больную ступню, осторожно уселся на пол, положил трофейную конечность на колени и поискал что-то под голенищем сапога. Оказалось – нож араба, прекрасный нож ручной работы с ручкой слоновой кости, инкрустированной золотом и серебром. Три года назад я несколько раз видел этот великолепный нож, подарок Саддама Хусейна, в руках Али-Бабая и столько же раз завидовал ему – такой он был красивый и в руки просился.
Едва сдержавшись от высказывания претензий на Сашкину добычу, я вывел Анастасию из рассечки. Следом за нами, постанывая от боли в ноге, вышел Кучкин. Метров через пять нам встретилась Мухтар (мне уже удавалось отличать жен Али-Бабая друг от друга по росту, а также по неуловимым деталям покроя их строгой фундаменталистской одежды).
– Гульчатай, покажи личико! – заржал довольный Кучкин. – С освобождением вас! Муженек твой, того, на небо улетел, на Зухре улетел, так что милости просим к нашему огоньку.
Мухтар, ничего не ответив, обошла нас стороной и продолжила свой путь к месту гибели супруга.
– Вернись, с дитем приму! – закричал ей вслед Сашка.
Чертыхнувшись, я пошел вслед за вдовой, и вдвоем мы завалили ноги Зухры и Али-Бабая камнями. На обратном пути мою голову сверлила мысль: откуда Кучкин мог знать, что погибла именно Зухра?
6. Штирлиц и родимое пятно в форме бабочки. – Он знает все. – Любовь в беспросветной заднице. – Белый шелковый тюрбан, голубой халат, такие же шаровары. – Опять кричат...