Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Ты хочешь сказать, что именно твой папаня муху в алмаз упаковал?
– Не упаковал, а нарисовал, с помощью своего знакомого художника. Папа вообще любил ручной труд. В дальних походах сидел в своей каюте и выдумывал всякие электронные механизмы. Мама мне объясняла, как он муху рисовал, но я только в институте кое-что поняла. Дело в том, что розовый цвет этим алмазам придает примесь, кажется, высоковалентных ионов марганца, – точно уже не помню, – а если понизить их валентность, то есть окислить или присоединить к ним электроны, то они становятся черными или коричневыми. И отец, желая доказать
– Невероятно...
– Что тут невероятного? Ты что, ее не видел?
– Видел... – проговорил я, вспоминая свой разговор с мухой, нарисованной мухой.
– Эти алмазы с человеком все, что угодно могут сделать. Они ум будоражат, усиливают его, толкают на что-то неизведанное. Человек, покоренный розовым алмазом, не может быть обывателем, не может быть, как все. Он становится заметным... Тот художник, муху нарисовал и умер через несколько месяцев. Потом, будучи уже взрослой, я в газете на его фамилию наткнулась. Оказывается, он перед смертью написал несколько десятков картин, которым нет цены. Все они сейчас на Западе, в лучших галереях...
– Алмазы тут могут быть и не причем. Я, вот, с ними достаточно пообщался, а ничего за душой, кроме усталости не чувствую. Кучкин тоже, как был человеком, так и остался. Веретенников, правда, с ума съехал, но тоже вполне по-человечески.
– Подожди еще... – усмехнулась Анастасия. – Может быть, у тебя все еще впереди.
– Послушай, ты говорила, что швейцарский ювелир прикладывал руку к этому алмазу...
– Прикладывал, но ста пятьюдесятью годами раньше. Он по просьбе Ансельмы приполировал алмаз. И через день погиб при странных обстоятельствах...
– Шлепнула что ли его Ансельма?
– Милый, это очень длинная история, начавшаяся незадолго до "странной" смерти Александра I. В ней замешаны Николай I, Бисмарк и другие коронованные и некоронованные особы. Если я начну ее рассказывать, то дня мне не хватит.
И, поправив волосы, принялась строить мне глазки.
– Последний вопрос, – сказал я, поняв, что меня ожидают весьма приятные полчаса. – Насколько я понял, ты можешь гипнотизировать?
– Да могу...
– А почему ты эту свою способность под землей не использовала?
– Понимаешь, милый, я же дефективная колдунья и такая же ворожея.
–??? – раскрыл я рот.
– Настоящая колдунья-ворожея должна вырасти с алмазами, с молодых ногтей вырасти, а я только-только ими завладела. Вот у меня многое и не получается так, как надо... Если бы я была полноценной ворожеей...
"И полноценной убийцей, – подумал я, – то не чикалась бы с нами в штольне".
Синичкина смущенно улыбнулась. Так, наверное, улыбаются неполноценные ведьмы. Отчисленные за неуспеваемость со второго курса своего профессионально-технического училища.
– А... – начал я, желая выведать, где сейчас находится машинка, увеличивающая стоимость алмазов в десятки раз, но Анастасия приложила ладошку к моим губам и улыбнулась. Улыбнулась, как женщина, возжелавшая вполне определенного:
– Извини, милый, мне надоело разговаривать. Давай, лучше помиримся до конца, а?
5. Он, как духовное явление, улетел в заоблачные дали. – Она есть Бог, она есть Совесть. – Жизнь "под бомбой". – От реабилитации в борделе он отказался.
Как только "милый" кончил и, закрыв глаза, отвалился в сторону, дабы дать улечься переполнившему его счастью, Синичкина влила ему в рот чего-то приторного из маленького термоса. Чернов моментально стал ватным. Лицо его выражало готовность выполнить, все, что ему в данный момент прикажут.
– Сядь на пол в позе лотоса! – приказала девушка, счастливо улыбаясь ("Все получается! Ура!").
Чернов сел. Не человек – идол. Восковая фигура. Согбенный, он тупо смотрел себе под сложенные ноги. Синичкина чуть не захлопала в ладоши. Но удержалась. Дело – есть дело. И бросила на землю четыре алмаза. Четыре напитавшихся солнцем алмаза. Положила под глаза Чернова. Чернов вздрогнул и из воскового стал каменным. А Синичкина приблизила уста к его уху и страстно что-то зашептала. Она шептала и шептала, убеждала и очаровывала, ставила в тупик, объясняла и приказывала. Длилось это целую вечность – часа полтора.
Когда девушка перестала говорить, Чернова Евгения Евгеньевича не стало. Он, как духовное явление, улетел в заоблачные дали. В небо, к серебряным дырочкам. А его тело занял Баклажанов Иннокентий Александрович и этот Иннокентий Александрович был мотивирован выше крыши и хорошо знал, что надо делать. Выбросив изорванные во вчерашнем путешествии брюки, он покопался в рюкзаке у Синичкиной, нашел спортивные бриджи, натянул их без спроса, надел кроссовки, не попрощавшись, вылез из пещеры и резво побежал вниз.
Он знал, куда бежать, знал, что вон, за тем красивым заснеженным перевалам начинается тропа, которая приведет его к автомобильной дороге в Душанбе и, в конечном счете, к самолету в Москву.
Он шел, не отдыхая и не оглядываясь. Только раз остановился на несколько секунд: пересекая вброд реку Кумарх, увидел устремившуюся вниз по течению форель грамм на триста. "Здесь же никогда не было рыбы... – превратился он на миг в Черного. – Значит Кивелиди все же прилетал..."
Но Баклажан в человеке, стоящем посередине реки, оказался сильнее. Тряхнув головой, он вытряс из нее и форель, и Черного, и Кивелиди. Вытряс и устремился к перевалу.
Пробираясь по горным тропам, Иннокентий Александрович думал о своей бомбе. Время от времени он по привычке поводил рукой по правой стороне головы и, обнаружив ухо, всякий раз удивлялся. О бомбе он думал, естественно, головой Чернова и поэтому, мысль за мыслью понимал ее совершенно по-новому.
"Она – Бог!, – пришло ему в голову, как только он взобрался на перевал и неожиданно оказался в верхней части мироздания среди все познавших вершин. – Она – земной Бог! Она владеет миром, она реально существует своей мощью и потенцией! И какая простая в понимании! В жизни все великое – просто...