Мухобойка, соль и лошадь-качалка
Шрифт:
– Что же произошло?
– Когда я закончил последнюю куклу, жизнь моя перевернулась! Будто тучи сгрудились над моей головой, закрыв солнце и само небо…. Я узнал о предательстве лучшего друга. Из этого кабинета сегодня утром был украден мой дневник! А в начале лета кто-то проник в мастерскую, порвал и попытался сжечь мои этюды и эскизы к портрету Дельфины! Я потерял интерес к живописи. Меня изматывает бессонница…. Жизнь моя превратилась в ад! И я понял одну страшную вещь! Нарисованный Человек не беспокоил меня, потому что затаился и ждал!
– Чего ждал?
– Он выжидал, когда я создам для него тело и оружие! Когда своими собственными руками сделаю настоящих нарисованных человеков и выпущу их в реальный мир! И вот теперь они здесь, среди нас! И мои беды
– Я бы не торопился делать выводы. – Нахмурился Даниил. – Украденный дневник, испорченные картины – эти деяния далеко не из мира сюрреалистического искусства! Уж поверьте моему служебному опыту. Я называю это совсем по-другому. Что было в вашем дневнике?
– Очень важные записи…. Моя жизнь, моя исповедь. Мой генеральский план. Мои рассуждения о том, что материальные вещи – умеют мыслить, и наши мысли – материальны!
– Хорошо! Давайте попытаемся разобраться во всем по порядку.
– Спасибо. Давайте! Мне бы стало намного легче, если бы вы смогли как-то помочь мне. Пусть даже просто поддержать по-дружески. Я на грани отчаяния. Я не могу работать по ночам, на стенах, на потолке мне мерещится проступающий силуэт Нарисованного Человека! Я боюсь долго оставаться перед новым белым холстом, в ужасе ожидая, что вот-вот на нем появиться круглая голова со страшным оскалом! Я боюсь за свою жизнь и рассудок. Когда в моем кабинете часы бьют полночь, я ясно слышу его шаги в коридоре, тяжелые дробные шажочки, будто две палки стучат по доскам, неумолимо приближаясь к моей двери! Все мое тело, моя душа наполняется черным, неконтролируемым ужасом! Я устал так жить! Мне стыдно признаться, но я дошел до такой степени отчаяния, что задумал осуществить невероятный, коварный план, операцию мести! Все уже готово. Я даже, представьте себе, придумал условный сигнал для ее начала!
– Что же это за условный сигнал?
– Лошадь-качалка! – с ликованием воскликнул Аполлинарий, тихо засмеялся. – Теперь вы видите, насколько помутился мой разум, если я готов пойти на такое страшное дело?!
– Что же это за дело?
– Я…. – художник не успел закончить фразу, в дверь кабинета громко постучали. Хозяин дома снова заметно вздрогнул, горестно вскрикнул.
– Аполлоша! – за дверью стояла Илона. – Ей, Богу, так нельзя, дорогой брат! Гости ждут тебя, они заскучали. Не желаешь ли ты вместе со своим другом присоединиться к нам? Мы пытаемся упросить Дельфину спеть!
– Что же делать? – шепотом спросил Аполлинарий у Гирса. – Идти к гостям?
– Решать вам. – Спокойно ответил Даниил. – Я бы предпочел закончить разговор и узнать имя вашего недруга.
– Аполлоша! Ты меня слышишь? – Илона настойчиво побарабанила по двери.
– Да-да, сестрица! Мы сейчас выйдем. – Крикнул художник. – Одно мгновение.
– Мы вас ждем! – подала голос его сестра. Она затихла, но удаляющихся шагов слышно не было, дама осталась стоять у запертой комнаты.
– Вот напасть. – Шепотом сказал Аполлинарий. – Ни за что не уйдет! Придется выходить. Вы не будете возражать, если мы продолжим разговор чуть позже?
– Я не буду возражать. – Гирс был мрачен.
– Вы могли бы остаться переночевать у меня!
– К сожалению, сейчас я должен буду подъехать в другое место по делам службы. Но я вернусь утром. В каком часу вы просыпаетесь?
– Вы смеетесь?! – воскликнул художник. – Вряд ли я смогу уснуть сегодня! Мне нужно дописать мою последнюю картину. Кроме того, я опять, в который уже раз куда-то засунул свою коробочку со снотворным порошком, поэтому при всем своем желании не смогу принять его. Так что, приехав завтра утром в любое удобное для вас время, вы застанете меня в мастерской.
– Договорились. Я постараюсь освободиться как можно быстрее.
– Аполлоша…! – снова раздался в коридоре требовательный голос Илоны.
Хозяин дома с чувством пожал Даниилу руку и направился к двери.
Глава 2. Утро и страшно
Что за чудо эти июньские рассветы! Солнце, белое, ослепительное, выходит на свет Божий не плоским
На лужайке перед хоромами Аполлинария Куцего мелькнула чья-то фигура. Даниил быстро нажал на кнопку автомобильного брелка, прошел во двор. И в недоумении остановился. Все пространство между беседкой и домом было уставлено раскрашенными деревянными солдатами. Пучеглазые куклы стояли не ровными рядами, как им было положено по уставу, а как придется, вразнобой, с одним лишь условием – все головы были повернуты к входу. Двустворчатая дверь, ведущая в зал с роялем, была распахнута. Прямо перед ней, в дорогом, переливающимся серебряными леопардовыми пятнами, спортивном костюме, делала зарядку Тата Миронова.
– Доброе утро. – Негромко поздоровался Даниил.
Тата перестала взмахивать руками, оглянулась:
– Доброе утро, Даниил Владимирович, если я правильно запомнила ваше имя.
Гирс чуть наклонил голову в вежливом поклоне:
– Аполлинарий Федорович у себя в мастерской?
– Я не заходила туда. Думаю, что в мастерской. Где же ему еще быть?
Даниил быстро двинулся вдоль залитого солнцем фасада, завернул за угол. Под навесным козырьком в торце дома спряталась еще одна дверь – узкая, покрытая разноцветными кляксами. Гирс коротко постучал, вошел:
– Аполлинарий Федорович! Доброе утро.
В мастерской было тихо, прохладно. Вдоль стен стояли холсты, повернутые изображением внутрь. Холсты были повсюду, один, без рамы, был даже расстелен на полу. На огромном столе в банках, ведерках, коробках жили кисти, много десятков кистей всех фасонов и размеров. В грубо сколоченном деревянном ящике навалом лежали блестящие мастихины, поверх них была брошена измятая, порванная, заляпанная красками простынь. Даниил обошел нижнюю часть мастерской, поднялся на второй этаж. Там, посреди небольшой комнаты, возвышался огромный мольберт с полутораметровым холстом. Перед мольбертом, на широком старом столе была собрана странная композиция. В самом центре стояла большая лошадь-качалка, светло-серая с блекло-красными яблоками на спине и боках. Ее большие, тщательно нарисованные живые глаза прямо и осмысленно глядели на оцепеневшего Гирса. Длинный хвост, сделанный из грубых льняных ниток, чуть покачивался на сквозняке – окно было открыто. В голову лошади были врезаны кольца для уздечки, но они были пусты. Рядом лежало несколько детских кубиков с полустертыми буквами, спутанная скакалка, красно-синий мяч с белой полосой посередине, побитая жизнью старая фарфоровая кукла и ключ. Этот старинный, покрытый ржавчиной огромный ключ красовался на самом краю стола, завершая сложную композицию, перетягивая на себя внимание. Даниил подошел к мольберту – на холсте карандашными линиями была намечена лошадь, кукла, рассыпавшиеся кубики, ключ, быстрым легким росчерком обозначена скакалка. Первые масляные слои мазков сделали будущую картину объемной и живой – глаза у лошади светились, мяч готов был скатиться со стола, кукла слегка зарумянилась…. Все вместе это смотрелось умиротворенно и щемяще тоскливо. Впрочем, в глаза бросилась две странные мелочи – деревянная лошадь на столе стояла мордой к окну, а на картине наоборот. Кроме того, у нарисованной лошадки уздечка была на месте – красный шнур с золотыми кистями опускался от головы почти до самых копыт. Гирс сделал еще шаг, обошел мольберт, на изнанке холста прочел «„Ключ в детство“ моя последняя работа. Аполлинарий К.».