Мухомор
Шрифт:
Как раз в это время явилась Дженни, в качестве Мефистофеля в юбке; посыпались рассказы о «настоящих» кавалерах, о театрах, концертах, балах, пикниках и проч. А тут объявились еще тетки жены и вообще ее родственники обоего пола, которые объедали бедного Кумба, оскорбляли его на всяком шагу, мешали его делам и вообще устроили маленький ад из его домашнего очага. Не в первый раз он уже уходил из дома во гневе и негодовании, крича, что «не выдержит этого», и растрачивая, таким образом, энергию, нужную для действительного сопротивления. Но никогда прежде жизнь не казалась ему такой невыносимой, как в это воскресенье. Может быть, плохой обед был тому причиною, а может быть — и скверная октябрьская погода. Легко возможно также, что он теперь только сознал, насколько женитьба повредила его делам и испортила его самого, как делового человека. Теперь предстоит
И, как нарочно, именно в таком состоянии духа, судьба направила Кумба в лес, поросший грибами!
Мелкий лавочник вообще попадает в скверное положение, если жена оказывается плохим ему помощником. Развод для него немыслим, так как все капиталы — в деле. Добрая, старая формула, по которой брак есть неразрывный союз на горе и радость, приложима главным образом к мелким лавочникам и вообще к небогатому человеку. Чернорабочие убивают своих жен, а герцоги их бросают, люди же среднего состояния — маленькие чиновники, мелкие торговцы, поневоле должны жить вместе, только мечтая о каком-нибудь более выносимом исходе. Нет ничего мудреного, стало быть, что при настоящих обстоятельствах мысль мистера Кумба (надеюсь, что вы отнесетесь к нему снисходительно) была направлена на бритвы, пистолеты, кухонные ножи, на трогательные письма к прокурору, с признанием в своем преступлении и с изложением его причин, — вообще на быстрое и энергичное избавление от всего того, чего он «не может выносить более». Немножко погодя, однако же, гнев в его душе уступил свое место меланхолии. Он венчался как раз в том фраке, который был теперь на нем надет. Он помнит золотые дни ухаживанья, прогулки вдвоем в этом же самом лесу, розовые надежды на светлое будущее и проч. и проч. К чему это все привело? Неужели настоящая любовь есть миф? Но если так, то и жить не стоит…
Вспомнив по этому поводу о канале, через который он только что перешел по мосту, мистер Кумб усомнился в возможности погрузиться в него с головою, даже при таком маленьком росте. Как раз в эту минуту взгляд его упал на великолепный, ярко-красный мухомор, росший около тропинки. Сначала он взглянул на гриб совершенно машинально, затем остановился, подумал немножко и сорвал его. Мухоморы ведь слывут страшно ядовитыми… А этот смотрел особенно внушительно: толстый, красный, скользкий и с каким-то одуряющим запахом…
Запах, впрочем, не особенно неприятен. Постояв несколько секунд, мистер Кумб отломил кусочек мухомора. Поверхность излома оказалась млечно-белою, но через минутку пожелтела, а потом и позеленела — перемена, тоже очень внушительная с точки зрения ядовитости… Мистер Кумб отломил еще два кусочка, чтобы на нее полюбоваться. Удивительные растения — эти грибы, думал он, и все страшно ядовиты, особенно этот! Так, по крайней мере, говорил покойный отец мистера Кумба.
Почему бы не решиться теперь же? Лучшего времени для решения не найдешь… Мистер Кумб попробовал разжевать кусочек, правда, очень маленький — с просяное зерно… Воняет скверно, так что хочется выплюнуть, но вкус — ничего, перечный, жгучий… Разжевав, мистер Кумб проглотил этот кусочек. Затем попробовал еще… так себе — не совсем дурно… А главное — увлечение экспериментом заставило забыть злобу дня. Кусочек за кусочком, мистер кумб окончил почти весь мухомор, даже не ясно сознавая, что делает, как бы шутя со смертью. Пульс его забил быстрее, в концах пальцев ощущалось курьезное покалывание, в ушах начался сильный шум; ноги плохо повиновались, язык стал заплетаться, как у пьяного.
— Хорррошая штука! — воскликнул он, слегка покачиваясь, и начал оглядываться вокруг, выпучив глаза. — Надо бы еще крошечку!
Увидав неподалеку красные головки мухоморов, он направился к ним, но, не успев дойти, упал лицом вниз и потерял сознание.
Пролежал он, однако же, не долго. Придя в себя, он сел и стал внимательно чистить свою шляпу, упавшую в грязь. Затем потер себе лоб, чтобы вспомнить, что с ним случилось. Кажется, он о чем-то горевал. Кажется, он там, дома, наделал всем неприятностей потому только, что они желали веселиться? Вот глупо! Теперь у него на душе ни малейшего следа горя не осталось! Он никогда не был так весел, да и погода, кажется, никогда не бывала такой приятной. Мистер Кумб даже рассмеялся от какой-то безотчетной радости. Не хочет он больше горевать и мешать веселью других людей! Вот он пойдет сейчас домой и всех там успокоит! Надо, однако ж, взять с собой мухоморов. Пусть их тоже покушают на здоровье! Пить, вот, только хочется, —
По уходе мистера Кумба из дома мисс Дженни тотчас же перестала играть, повернулась лицом к публике и сказала:
— Вот много шума из пустяков!
— Теперь вы видите, мистер Кларенс, какова моя жизнь, — сказала мистресс Кумб, обращаясь к новому гостю.
— Ну, что ж? Он немножко горяч. Это еще ничего, — отвечал мистер Кларенс примиряющим тоном.
— Да не то, что горяч, а он совсем не понимает меня, — продолжала мистресс Кумб. Он ни о чем ни думает, кроме своей лавчонки. Если мне нужно общество, если понадобятся деньги для того, чтобы иметь какие-нибудь развлечения, наконец, даже просто на хозяйство, то у нас сейчас же ссора. Он сейчас же начинает толковать о «благоразумной экономии», о «борьбе за жизнь» и все такое. Поверите ли, он по целым ночам не спит, обдумывая как бы это обрезать меня на пару шиллингов! Он однажды потребовал, чтобы мы ели французское масло! Ей Богу! Не слушаться же мне его, в самом деле!
— Разумеется! — подтвердила Дженни.
— Если мужчина дорожит женщиной, — сказал мистер Кларенс, — то он должен быть готов на всякие для нее жертвы. Что касается меня, — прибавил он, откидываясь на спинке дивана и смотря на Дженни, — я и не посмею жениться до тех пор, пока не буду в состоянии прилично обставить мою жену. Это было бы презренным себялюбием. Мужчина должен предварительно сам пробить себе дорогу, а не тащить жену…
— Я с этим не совсем согласна, — прервала его Дженни, — почему же бы мужчине и не воспользоваться помощью женщины, если только он будет обращаться с нею как следует. Нам, главное, нужно…
— Вы не поверите, — прервала мистресс Кумб, — какая я была дура, что вышла за него замуж. Должна бы уж, кажется, хорошо его знать. Ведь, если бы не мой отец, то у нас и кареты-то к венцу ехать не было бы.
— Боже мой! Неужели он даже об этом не подумал? — сказал мистер Кларенс с негодованием.
— Говорит, деньги были нужны на какой-то там товар или вообще на какие-то пустяки. Да что! Он не хотел даже нанимать прислуги! Это уже я настояла. У нас всякий раз целые бури из-за денег. Приходит ко мне, приносит какие-то счета, чуть не плачет. «Нам бы, говорит, только этот год как-нибудь пережить, а там дело пойдет». Я уж к этому привыкла. Знаю, я говорю, нам бы только этот год пережить, а там опять нужно будет переживать еще год, я говорю. Вам угодно, чтобы жена ваша морила себя черной работой, я говорю, так вы бы тогда должны были жениться на черной невольнице, а не на порядочной девушке, я говорю. Мы у папеньки белья не стирали, я говорю…
Долго еще мистресс Кумб причитала в таком же духе, и долго разговор вертелся на недостатках ее мужа и страдальческой ее судьбы, но мы передавать его не будем, так как многие из наших читателей сами бывали, вероятно, объектами таких разговоров или, по крайней мере, слыхали их… Довольно того, что разговор затянулся до вечераЈ когда мистресс Кумб отправилась готовить чай, а мисс Дженни во время ее отсутствия кокетливо присела на ручку дивана, рядом с мистером Кларенсом.
— Что это мне послышалось, как будто кто-то целуется? — шутливо спросила мистресс Кумб, снова входя в гостиную.
На этой фразе основался веселый разговор о поцелуях, затянувшийся и во время чая, до тех пор, пока появились первые признаки возвращения мистера Кумба.
Признаки эти состояли в постукивании ручкой наружной двери.
— Вот мой супруг и повелитель! — сказала мистресс Кумб. — Ушел аки лев рыкающий, а возвращается, наверное, смирней овечки.
Что-то такое упало в лавке, — повидимому, стул. Все притаили дыхание и прислушиваются иронически. Слышны тяжелые, но неверные шаги по коридору; затем дверь отворяется, и входит мистер Кумб, но мистер Кумб совершенно преображенный. Безукоризненный воротничок намок, запачкан и повис; пальто надето навыворот и рукава его полны мухоморов; те же грибы торчат из карманов жилета, и грудой высится в шляпе, которую достойный глава семьи держит в руках. Все эти легкие изменения праздничного костюма являются, однако же, ничтожными по сравнению с переменой, совершившейся в лице мистера Кумба. Оно мертвенно бледно; глаза вытаращены, зрачки расширены, а бескровные, почти синие губы искривлены в какую-то не то улыбку, не то гримасу.