Муравьиный мед
Шрифт:
Неуклюже дернулась мертвая рука, серебристый сосуд взлетел над толпой, напрасно рассчитывая достичь ступеней, но тонким, слишком тонким оказалось стекло. Вытянулись за блестящей обманкой грязные руки, поймали ее в ладони и тут же раздавили на сотни осколков. И раздался истошный вой.
Не нищие выли, первые из которых лопались пузырями, а следующие просто опадали кучками изгаженного тряпья. Не молодые пары, что так и не успели добежать до спасительных холмов и потонули в мерзлой земле, прекращая визг, когда неведомое захлестывало их выше пояса. Не скирские воины, часть из которых не успели отпрянуть, разорвать цепи и разделили судьбу молодых дештцев.
Вой, казалось, издавала сама земля. Это был вой изголодавшейся мерзости, в глотку которой брошен жирный кусок, но она негодует, потому что знает, что не утолит голод свой и на жалкую толику.
Айра едва устояла на ногах. Согнулась, оперлась ладонями о холодный камень и тут же отдернула их, потому что почувствовала, как в земной плоти набухает гнилой нарыв, растекается вонючая жидкость из лопнувшего сосуда, сгорает всякий росток, семя или уснувший на холодное время червячок.
Испугалась девчонка. Первый раз в собственной короткой жизни испугалась, но губы уже шептали нужные слова, быстрые пальцы, забывшие о холоде, сплетали линии и завязывали узлы, и когда чудовище захлестнуло не только окрестности, но и все основание храма, Айра уже стояла не на камне, а на упругой подушке воздушного моста. На палец высоты ее силы хватило. Попади какой камешек под каблук, высосал бы течень плоть из молодой и наглой, а так только бесновался незримо в камне, пока не истаял, не растекся жидким невидимым болотом по пустырю, не разбежался по ложбинам и впадинам. И тут повалил снег и скрыл плотной пеленой и суетящихся вдали стражников, и обрывистые склоны каменного мешка, и два пылающих вельможных трупа на холме в каких-то двух сотнях шагов от Айры.
Девчонка простояла на одном месте почти до сумерек. И чувствовала уже, что опустился течень к земле, а все не могла заставить себя ступить на камень. Вышептывала новые присказки, потом обливалась, хотя и продрогла уже донельзя, но удерживала себя в воздухе. Сил уже почти совсем не осталось, когда в снегопаде послышались скрип и звяканье, обозначились тени, и у первой ступени появился трактирщик из Скира. Как ни страдала Айра, но не сдержала улыбки. Сапоги Ярига обхватывали грубо смятые два серебряных блюда, лошадь же так вовсе была обута в чеканные серебряные вазы.
– Хороша обувка, не так ли? – недовольно пробурчал Яриг, смахивая с лица снег. – Я уж не знаю, удастся ли заработать, больно накладные расходы велики. Тебе, красавица, никуда не надо? Я тут извозом подрабатываю, но думаю, что пора с этим прибытком заканчивать.
«Голос!» – вдруг все закричало внутри Аиры. Она пошатнулась, оступилась, упала на колено и просто села в сугроб.
– Эй! – покачал головой трактирщик. – Девкам на снегу сидеть не полезно! Тебе же рожать еще. Поднимайся и спускайся сюда! Да будешь на лошадь забираться, не оступись. Мерзость-то эта от ступеней как раз теперь и начинается! Демон знает, как же ее выводить теперь отсюда?
– Отец? – прошептала Айра, но Яриг услышал. Топнул ногой, вытряхивая набившийся в блюдо снег.
– А ты как думала? Чтобы Яриг кому бы то ни было, кроме собственной дочери, золото ежемесячно отсыпал? Да никогда! Торопись, давай! Надо бы до ночи эту полянку покинуть. Конечно, льда под снегом нет, на сырое зима ложится, но горшки эти чеканные все равно скользят. Опять же лошадь не кормлена, надо еще и едой разжиться, никак деревеньку не минуем. Там, конечно, не до нас теперь, но когда все это местное жительство очухается, такие цены загнут, что дешевле будет кору древесную грызть. Да аккуратнее ты! Нет уже тут ни куска плоти, один жмых тряпичный на ступенях остался!..
Заснеженная фигура вышла из-за древесного ствола неожиданно, хотя и две сотни всадников уж проторили путь через чащу. Даже Ирунг вздрогнул, но стражу остановить успел, не полетели с самострелов в крепкий силуэт заостренные болты. Неизвестный стянул с головы капюшон и встряхнул головой, сбивая налипший на лоб снег.
– Мэйла? – удивился Ирунг.
– Она самая, – спокойно ответила жрица. – На службу к тебе проситься хочу.
– Так ты уже служила в храме? – сузил глаза маг.
– Седду Креча я служила, а не тебе, – упрямо наклонила голову Мэйла. – Хотя против тебя зла не творила. Теперь тебе хочу служить, даже если Седд Креча и конгом станет. Только ты сможешь меня защитить. Подвела я тана Креча. Пленницу его, дочь его упустила. Не простит мне Седд. Если уж смерть меня ждет, так пусть она не в одиночку меня раздавит, а среди тех, кто тебе служит.
– А не в новые ли хозяйки храма метишь? – скривил губы маг.
– Я в небо стреляю, – гордо выпрямилась Мэйла. – Тебе стрелу мою править. Хоть в служки меня определишь, хоть в охранницы, хоть на старое место – твое право. А если хозяйкой храма сделаешь, да еще оскверненного мразью суйкинской, лучшего выбора не найдешь. Будешь уверен, что и храм и послушницы его как пальцы у тебя на руке будут!
– Это ты подожди, насчет храма, по уму-то на части тебя порезать следует, да… – поморщился Ирунг и нашел взглядом сотника: – Приятель, выдели-ка лошадь… пожилой девице, да забудь все, что она только что сказала, и охране забывчивость накажи.
– Спасибо, Ирунг, – дрогнувшим голосом произнесла в поклоне Мэйла.
– Не спеши благодарить-то, – раздраженно отмахнулся маг. – Завидовать, может, еще придется тем, кто с жизнью успел расстаться. Далеко не отставай от меня и не обижайся, если я тобой дырки затыкать начну!
Кессаа проснулась, открыла глаза, удивившись тишине и до странности яркому свету, падающему в башню из высоких бойниц. Угли в очаге едва тлели, но холод не успел проникнуть внутрь. Кессаа оглянулась и вздрогнула, увидев торчащий в заскорузлом полене нож. На мгновение ей показалось, что это голова Зиди валяется в куче приготовленных для растопки дров. Она торопливо подтянула затекшие ноги, сбросила накрывающую ее овчину и, морщась от собственной неуклюжести, толкнула железную дверь.
Небольшую, вряд ли больше сотни шагов поперек, опушку окружали величественные, тщательно, вплоть до самой тонкой ветви и последней иголки закутанные в снег лесные великаны, но на самой поляне вокруг приземистой башни снега вовсе не было. Не менее сотни коней и столько же воинов в непривычной кожаной одежде вытоптали его до зеленой, не успевшей вымерзнуть травы. И самое удивительное, что и лошади и люди беспрерывно что-то делали – пили и ели, спешили с одного края поляны на другой и топтались на месте, размахивали руками и мотали головами, всхрапывали и переговаривались, закусывали упряжь и проверяли оружие, но все это происходило почти в полной тишине. Во всяком случае, звуки леса не заглушались. Вот ухнула с распрямляющейся ветви тяжелая шапка снега, вот застучал где-то вдалеке в сухой ствол неизвестный лесной житель, затренькал с другой стороны заунывную песню какой-то птах, зашуршал и замяукал в кронах невидимый зимний охотник.