Мусаси
Шрифт:
Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.
– Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.
– Ты меня прощаешь, Мусаси?
– Конечно, если и вы простите
– Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.
Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.
– Оцу! – воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.
Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.
– Оцу, и ты пришла!
Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.
– У тебя измученный вид. Не хвораешь? – промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.
– Ничего страшного, – ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.
– Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?
– Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.
– Домой?
– Да, – ответила Оцу и подняла на Мусаси полные слез глаза. – У сироты нет дома. Единственный дом – это моя душа.
– Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.
– Сейчас я самая счастливая на свете.
– Рад, если это правда… Оцу… – Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. – Ты такая хрупкая, слабая…
Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.
– Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.
– Знаю.
– Ты понимаешь меня?
– Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.
– Ты и без него знаешь…
– Нет… произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, – всхлипнула Оцу, удерживая его руку.
Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.
– Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!
Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.
– До встречи! – сказал он.
– До свидания! – эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.
– Прощай! – проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.
Оцу
Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.
– Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.
– Да, господин.
Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.
– Оцу, стой! – раздался голос Дзётаро.
Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.
– Оцу, одумайся! Что ты делаешь?
– Опомнись!
Все трое окружили Оцу.
– Нет, нет! Вы ничего не понимаете, – произнесла Оцу.
– Что ты задумала?
– Дайте мне сесть и оставьте меня!
Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.
– Плыви с легким сердцем! – молвила она.
Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.
Глубины
С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.
Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.
– Долго еще? – спросил он.
– Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.
– Когда будем на месте?
– Часов в десять.
– В самый раз.
Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.
– Саскэ, можно взять?
– Что?
– Сломанное весло.
– Оно мне не нужно. А вам зачем?
– Оно подходящего размера, – пробормотал Мусаси, не вдаваясь в объяснения.
Измерив на глаз набухшее от воды весло с отломанной лопастью, он начал строгать его коротким мечом. Мусаси ни разу не поднял головы, чтобы взглянуть на народ, собравшийся на берег в Симоносэки. Для Саскэ, городского жителя, поведение Мусаси казалось холодным и бессердечным. Что это, самурайская манера накануне решающей битвы не на жизнь, а на смерть?