Шрифт:
По утрам, пока таблетки не начали действовать, Демпси чувствовал себя отвратительно. Голова у него с похмелья побаливала и кружилась, глаза не открывались, а в мозгу путались неясные обрывки дурных снов.
Потом первые серые проблески света, первые неверные спотыкающиеся шаги до ванной, пописать, тупой взгляд в окно и вместо февральской Одиннадцатой улицы – дрожь темных линий и наплыв мутного пятна в левом глазу. Офтальмолог успокоил – это всего лишь мушка. Микроскопический сгусток свернувшегося белка в стекловидном теле, дающий тени на сетчатку. Однако за месяц мушка разрослась, из крохотного пятнышка превратилась в здоровенное пятно и закрыла добрую половину зрения. Это, по словам офтальмолога, выходило за рамки обычного случая. По мнению полицейского психолога, навязчивые состояния Демпси только ухудшали положение дел. Сначала случай неправомерного применения оружия, потом
В четверг утром, на третьей неделе отпуска, Демпси завалился на диван посмотреть телик. Кофейный столик был уставлен батареей пустых бутылок. На полу валялись газетные листы, приподнятые на сгибах, как крыши рухнувших амбаров. Под слоем пыли кадры «Острова Гиллигана» на экране походили на старую кинохронику. Демпси включил «Си-эн-эн». Там опять показывали его фотографию из архива Полицейской академии, размещенную над правым плечом ведущего. Идиотское выражение лица, в форме. Сейчас, шесть лет спустя, он выглядел по меньшей мере на пятнадцать лет старше. Над другим плечом диктора появилась фотография Пинеро. Они так и висели на экране: чистая совесть – нечистая совесть. Профиль Пинеро, тоже в форме, казался чеканным, будто выбитым на медали. Потом в кадре появился Хейли, здорово похудевший за это время; он разговаривал с брюнеткой в строгом костюме, которая держала микрофон у него под носом и кивала с заученным искренним выражением лица в ответ на каждую ложь и пошлость. Демпси попытался прибавить звук, но пока возился с забарахлившим пультом, в кадре снова появился ведущий.
«Поскольку детективы Нью-йоркского полицейского департамента Филип Пинеро, Эван Хейли и Уильям Демпси были обвинены в убийстве уличного торговца, иммигранта Израеля Лары, возмущенный голос общественного мнения не стихает. Лара, изрешеченный двадцатью шестью пулями у дверей своей квартиры детективами, ошибочно принявшими его сотовый телефон за пистолет, стал символом движения...»
Ведущий продолжал читать текст, когда в кадре появилась собравшаяся на тротуаре толпа негодующих мужчин и женщин, чернокожих и латинос, многие из которых держали плакаты с изображением улыбающегося смуглого лица Лары; потом камера взяла крупным планом полного негра с прической а-ля Джеймс Браун [1] , в костюме в тонкую полоску.
1
Джеймс Браун – популярный с 1960-х гг. и до сих пор исполнитель в стиле соул.
«... которое продолжает набирать силу. Преподобный Кальвин Монктон сегодня обратился к губернатору с требованием включить в рамки следствия по делу о коррупции в полиции Специальные Оперативные Отряды мэра, известные большинству жителей Нью-Йорка под аббревиатурой СОО, а у жителей Форт-Вашингтона получившие название... – Ведущий выдержал драматическую паузу. – ... эскадроны смерти».
Демпси переключил канал. На экране появился Реджис Филбин. Он развлекал блондинку-журналистку, гримасничая в своей дурацкой деревенской шляпе. Демпси с удовольствием прихватил бы этого бойкого гнома на необитаемый остров и поохотился бы там на него забавы ради. Он взял с кофейного столика полупустую бутылку и отпил глоток. Потом убрал звук и начал переключать каналы, пока не остановился на «MTV». Бритни трясла своими буферами и выразительно шевелила губками, изображая страсть. Демпси подумал, что его, Хейли и Пинеро в последние дни показывают по телевизору так же часто, как Бритни или этого чертова мэра. Собрать бы их всех на церемонии вручения «Эмми».
Он взял телефон, раздумывая, не позвонить ли Элизе, но задремал и очнулся, когда телефон у него на коленях сам зазвонил. Вздрогнув, он уронил трубку на пол, потом торопливо поднял и прохрипел:
– Да... Алло? Алло?
– Ну и голосок у тебя. Совсем скис?
– Хейли?
Молчание, потом Хейли сказал:
– Отвечай, приятель. Скис?
Демпси постарался говорить предельно бесстрастным тоном:
– Относительно.
– Ты что, не можешь ответить по-человечески?
Демпси сказал: ну да, скис; какое это имеет значение, черт возьми?
– А с глазом не полегчало?
– Да вроде нет.
Демпси услышал в трубке приглушенный шум транспорта.
– Ты где?
– Что, еще хуже стало?
– Немного, возможно. Я не знаю. Чего тебе надо?
– Да ничего. Я... я просто хотел узнать, как ты. Ну ладно, у меня дела.
Хейли повесил трубку.
Взбешенный, Демпси набрал номер Хейли – выяснить, какого черта он звонил, но Хейли либо не хотел отвечать, либо отключил телефон. Он попробовал позвонить в полицейский участок. Дежурный сержант сказал, что Хейли до сих пор в отпуске по болезни. Демпси накрыл телефон подушкой и несколько минут сидел неподвижно, пытаясь справиться с сердцебиением. У него ехала крыша, у Хейли ехала крыша. Но Пинеро относился ко всему спокойно. Черт, ему даже нравилось все происходящее. Каждый раз, оказываясь перед телекамерами, он держался так, словно прошел по списку в Конгресс. Поскольку Лара был его земляком из Форт-Вашингтона, он получил своего рода отпущение грехов от прессы и горожан, которые поливали грязью Хейли и Демпси. Если бы они знали Пинеро, подумал Демпси, если бы провели с ним хотя бы пятнадцать минут в баре или на дежурстве – в любом месте, где он показал бы себя в истинном свете, – они были бы не так снисходительны к нему.
Небо над Бруклином смахивало на черно-серое месиво на дне пепельницы. Хлесткие струи дождя со снегом поливали окна, застилали дома и голые деревья. Демпси не был голоден, но решил, что поесть все-таки стоит. Он спустился вниз с намерением проглотить пару сэндвичей со свининой в кубинском ресторанчике на Седьмой авеню, но потом передумал, купил дюжину пирожков и поехал на Манхэттен. Он угостит ребят в дежурке, поболтается там немного... это настроит его на другой лад. Но припарковавшись напротив участка, он остался сидеть в машине, слушая Боба Марли и глядя на людей в форме, входящих в двери и выходящих на улицу. Он чувствовал себя неуютно в такой близости от сослуживцев, будто был отделен от них незримой стеной. Он полез в карман куртки за таблеткой.
Стук в окно.
Демпси вздрогнул и увидел Пинеро, который заглядывал в машину, наклонившись и придерживая поднятый воротник пальто. Пинеро покрутил рукой в воздухе: просил опустить стекло, а когда Демпси приоткрыл окно, сердито спросил:
– Какого черта ты опять приперся?
– Просто сижу, – сказал Демпси.
– Господи, Билли! – Покачав головой, Пинеро обошел машину спереди и грузно уселся на пассажирское сиденье, принеся с собой запах сигар и лосьона после бритья. Он на два дюйма ниже Демпси и всего фунтов на тридцать тяжелее, но тем не менее Демпси почувствовал себя пигмеем, прижатым к дверце, словно Пинеро являлся воплощением некой грозной, непреодолимой силы. У него были волнистые блестящие волосы, как у фарфоровой статуэтки. – Сидишь здесь как зомби. Слушаешь эту дрянь. – Пинеро выключил радио. – Ставишь меня в дурацкое положение. – Пинеро заметил пакет с пирожками на сиденье, заглянул в него и взял один, разломил пополам, откусил и начал жевать, пристально глядя на Демпси. – Отправляйся домой, Билли.
– Я думал, ребята... – Демпси неопределенно помахал рукой над пакетом. – Может, они захотят перекусить.
– Ты что, служба доставки? Я сам отнесу. – Пинеро положил пакет на колени. – Отправляйся домой. Приведи себя в порядок.
Он откусил еще кусок, медленно двигая челюстями. Под его пристальным взглядом Демпси накалялся, словно в микроволновке, закипая негодованием.
– Я не понимаю, – сказал Демпси. – Такое впечатление, будто ты в восторге от всей этой истории. Будто убийство придурка, размахивавшего своим мобильником, дало тебе возможность...
– Придержи язык!
– ... очутиться перед камерами!
– Придержи язык, приятель! Не притворяйся, будто ты не знаешь, каково мне! – Пинеро швырнул пакет с булочками в приборную доску. – Если я не бьюсь в истерике, как вы с Хейли, это вовсе не значит, что мне все до лампочки!
– Да уж, по тебе видно, как ты подавлен!
– С Ларой вышла ошибка. Это неприятно, но что теперь?
– Хороша ошибка. Его, наверное, в целлофане хоронили: столько дырок ты в нем наделал.
– Ты тоже стрелял, Билли.