Мушкетер и фея (сборник)
Шрифт:
Стасик и Борька сделали для Джонни жестяные звонкие шпоры-звездочки и вырезали из дюралевой полоски тонкий мушкетерский клинок. Дюралюминий – это, конечно, не сталь, но шпага блестела и звякала вполне по-боевому. А ручка у нее была из твердой березы, с узорами и латунным щитком, чтобы закрывать руку.
Сергей отдал для этой шпаги широченный желтый ремень с узорной пряжкой (раньше Волошин подпоясывал им свои модные штаны).
Потом пришла на помощь Вика. Она знала толк в костюмах. Она занималась
– А может быть, я буду заниматься рисунками для тканей, – мечтательно сказала Вика. – Представляешь, Джонни, идешь ты в ярко-желтой рубашке, а на ней – черные старинные аэропланы. Здорово, да?
Джонни согласился, что это очень здорово, но попросил Вику не отвлекаться и поскорее заняться его плащом. Вика послушалась. Она соорудила чудесную плащ-накидку – из голубого сатина с золотистой каймой и разноцветными мушкетерскими крестами, которые были нашиты на спине, на груди и на рукавах-крыльях.
Счастливый Джонни сказал Вике, что она обязательно будет лауреатом самой главной художественной премии, унес обновку домой и перед большим зеркалом надел полное обмундирование.
Все было прекрасно! Замечательно… Почти все. Только вот красные штаны от спортивного костюма выглядели слишком современно. Джонни кончиком шпаги почесал затылок, поразмыслил и вспомнил, что у мамы на старом халате есть блестящие большие пуговицы. Переливчатые, как алмазы! Если их пришить по бокам к штанинам, будет самый старинный вид!
Мама для порядка сказала, что Джонни со своим костюмом разорит весь ее гардероб, но пуговицы отдала.
Джонни устроился в кресле и взялся за дело. Он сидел, работал и никого не трогал. И вообще это был хороший вечер. Мама у настольной лампы читала фантастический роман в журнале "Вокруг света", папа смотрел передачу о фресках (это картины такие на стенах) в каком-то старинном монастыре, Джонни по одной пуговице отпарывал от халата и пришивал к штанам.
И тут принесло сестрицу Веру Сергеевну.
Она увидела, чем занимается Джонни, и громко удивилась. Она заявила, что ради своих глупых выдумок он портит хорошую вещь. Халат еще совсем новый! Кроме того, таких прекрасных пуговиц теперь не отыщешь в магазинах.
– Да ладно уж… – сказала мама, чтобы ей не мешали читать, а папа сел ближе к телевизору.
А Джонни промолчал. Он как раз вдевал нитку в иголку.
– Знаете, что меня всегда поражало в этом человеке? – произнесла сестрица Вера. – Его умение презрительно молчать! Он еще в детском саду изводил этим всех воспитателей!
Это была неправда: не всех, а только Веру Сергеевну, которая была воспитательницей его группы.
– Ты сама изводилась, – сдержанно заметил Джонни. – Сама привяжешься, а потом психуешь.
– Евгений… – сказала мама из-за журнала, а папа сел вплотную к экрану.
– Ну вот, – откликнулся Джонни. – Если молчишь – плохо. Если скажешь – опять плохо.
– Смотря что скажешь, – язвительно проговорила Вера Сергеевна. – Если такие слова, как своей учительнице, то любой человек не выдержит.
– А что случилось? – встревожилась мама. И отложила журнал.
Джонни задумчиво спросил:
– Папа, правда, что в старые времена доносчикам отрубали языки на площади?
Папа, который был знатоком старинных обычаев, рассеянно заметил, что, кажется, правда, вынул из тумбочки наушники и подключил к телевизору.
– Что он опять натворил? – поинтересовалась мама у Веры и неприятно посмотрела на Джонни.
– Я не доносчица, – гордо сообщила Вера. – Но сегодня я встретила Инну Матвеевну, и та чуть не плачет. Ваш любящий сын заявил ей, что ему не нравится ее прическа!
– Это правда? – нехорошим голосом произнесла мама.
Это опять была неправда. Инна Матвеевна снова сказала Джонни, что ее выводят из себя его космы. А Джонни ответил, что ему тоже, может быть, не по вкусу чьи-то крашеные волосы, но он к этому человеку не пристает.
Джонни сейчас так и объяснил маме. А она почему-то охнула и взялась за сердце.
– Чьи же волосы ты имел в виду? – почти ласково спросила Вера.
– Наташки Ткачевой. В детском саду она была белобрысая, а сейчас какая-то рыжая.
– Но смотрел ты не на Ткачеву, а на Инну Матвеевну!
– На кого же мне смотреть, если я говорю с учительницей? – невинно откликнулся Джонни.
– Ты изверг, – жалобно сказала мама. – За что ты так не любишь Инну Матвеевну?
– Я? Это она меня не любит!
Вера опять вмешалась и заявила, что Инна Матвеевна прекрасный педагог и очень любит детей.
– Детей – может быть… – заметил Джонни.
– Она всю жизнь мечтала быть учительницей! Я ее хорошо знаю. Мы учились на одном курсе.
– Тогда все ясно, – сказал Джонни.
– Что? – обиделась Вера Сергеевна. – Что тебе ясно?
– Да так… – уклонился Джонки. – Просто я не знал, что вы вместе учились. Она выглядит гораздо моложе тебя.
Мама перестала держаться за сердце, дотянулась и хлопнула Джонни по заросшему загривку.
Это было ни капельки не больно. Однако Джонни встал, отложил шитье, а потом, прямой и гордый, удалился в коридор. Нельзя сказать, что его душили слезы, но обида все же царапалась. "Опять несправедливость и насилие", – подумал Джонни. Оделся, вышел на улицу и зашагал знакомой дорогой. Он знал, что тихая музыка и мечты о прекрасной незнакомке успокоят его.