Мушкетёры Тихого Дона
Шрифт:
Костянка княгине откровенно понравилась. Умна, красива, не болтлива. А самое главное, под юрисдикцию Борискиного закона «о полугодовом холопстве» не попадает, поскольку пусть не боярыня и даже не дворянка, а всё ж таки, как-никак, а какая-то «панчиха». Пусть и не сильно понятно, что такое, а всё оно как-то к дворянству поближе… А раз к дворянству поближе, то значит и от холопства подальше. Так и стала Костяна Бонашкина сначала княжеской горничной девкой, а потом, по мере сближения с княгиней, кем-то наподобие фрейлины. Её так княжеская челядь и называла – «княгинина фрэлька».
Надо сказать, что сами фрейлины, как таковые, официально появятся на Руси ещё лет, этак, через семьдесят. Пока же на женских
Так что, стремясь по зову своего полушведского сердца к введению в этих полудиких краях хоть какого-то подобия европейских порядков, княгиня Анна совершала явное новаторство и значительно опережала время. Но в данном случае новаторство оказалось вполне удачным, и по прошествии времени, она никогда не пожалела о том, что когда-то нашла в себе мужество проявить невиданный либерализм – приблизить и сделать своей «фрэлькой» простую русскую женщину из воронежского села Костёнки. Поскольку более преданной, если и не подружки, то во всяком случае сподвижницы, она и представить себе не могла. А уж Костянка-то, так та и вовсе в своей ненаглядной «княгинюшке» души не чаяла, и отдавая ей всю щедрость своей доброобильной русской натуры, всегда была готова костьми лечь, защищая её интересы.
Но «фрэлька» «фрэлькой», а жила Костяна Бонашкина всё-таки не в княжеском тереме, а, как оно мужниной жене и положено, у себя дома. То есть в пристроенной к постоялому двору избе-пятистенке, рядом с которой квартировал бравый Дарташов из рода Дартан-Калтыка. Будучи молодым красивым парнем, он неоднократно заглядывался на красоту хозяйской жонки, искренне недоумевая, как это такая красавица может жить с этаким мухомором.
Воспитанная, как и большинство русских женщин в строгих правилах русского домостроя, Костянка, естественно, была верной супружницей своему опостылевшему Мокше, но при этом (чего греха таить), изредка украдкой вздыхала, заглядываясь на квартировавшего у них молодого стройного казака с такими не по-юношески широкими плечами… Да еще такого кудрявого и синеглазого… но… домострой есть домострой…
Вот так безответно и протекало первое большое чувство Ермолайки Дарташова.
Вот и сейчас, возвращаясь после ужина и лёгкой драки с ришельцами к себе на постой, он специально прошёл с десяток шагов в сторону, дабы, якобы случайно пройтись мимо хозяйской избы, с тайной надеждой случайно встретить там предмет своих воздыханий. И тут…
Ермолайка с удивлением обнаружил, что дверь хозяйской избы была настежь распахнута, и из глубины избы раздавался отчаянный женский крик о помощи, перемежающийся шумом борьбы и звоном битой посуды. «Видимо, это перст Божий» – молнией пронеслось в голове Дарташова и, перекрестившись, он, не колеблясь, шагнул в распахнутую дверь…
Увиденное потрясло его до глубины всей его казачьей души. Посреди богатой, зажиточной избы кабацкого целовальника в растрепанном виде стояла красивая женщина, и с криками бросаясь всякой домашней утварью, тщетно пыталась отбиться от осаждавших её двоих мужчин чрезвычайно мрачной наружности. Дальнейшие действия Ермолайки уже были понятны, поскольку растрёпанной женщиной являлась не кто иная, как сама Костянка Бонашкина. То есть предмет его тайных воздыханий, а мужчинами – самые натуральные истцы в красных котыгах Ришелькиного разряда.
То есть вот они, что называется налицо – ненавистные вороги всех казаков, да ещё и посмевшие покуситься на самое для него, для Ермолайки, сокровенное…
– Ужо я вам зараз задам… – и лицо Дартан-Калтыка недобро посуровело…
– А табе, казачура, чаво здеся надобно? – услышал Дарташов обращенные к нему слова одного из истцов. – Ступай-ка ты вон отседова, да пошибчее, а то мы здеся не абы как, а по государевой службе сыск учиняем, а ты нам в сём зело препятствуешь…
Услышав от истцов про государев сыск, Ермолайке, как добропорядочному и законопослушному казаку, на этой самой государевой службе обретающемуся, по всем законам Русского государства, надлежало немедленно ретироваться. Да при этом ещё и сделать вид, что ничего особенного, мол, и не случилось.
Так… заглянул случайно… узнать, может, какая помощь требуется? И окажись на его месте кто иной, именно так бы он и поступил, но только не Ермолайка Дарташов из древнего казачьего рода Дартан-Калтыка…
– Что стоишь, аки аршин проглотил? – с этими словами второй истец, крадучись бочком, незаметно приблизился к Дарташову на расстояние в пять шагов, повернул к нему своё одутловатое лицо, и пытливо впился в него своими красноватыми глазками.
Видимо, так и не прочитав в суровом казачьем взгляде ничего для себя утешительного, истец пошёл на тактическую хитрость. Для чего он широко раскинул руки и попытался изобразить на своем испитом лице какое-то подобие добродушной улыбки. В результате получилась исполненная коварством отвратительная гримаса, заставившая Ермолайку ещё больше внутренне собраться и подготовиться к грядущему бою…
Предчувствие прирожденного воина и на этот раз его не обмануло. Сделав в направлении Дарташова еще пару шагов, истец, как бы случайно, свёл вместе раскинутые перед тем руки, и тут из левого рукава его красной котыги его правой рукой внезапно был выхвачен нож. Лезвие ножа, оказавшегося в опасной близости от Ермолайки было обоюдоострое и на конце искривлённое… «Не иначе, как турский ханджар» – профессионально определил Ермолайка угрожающий ему тип оружия. «Хоть бы лезвие не отравлено было»… Но эти мысли промелькнули в его голове уже независимо от происходящих действий…
…Коварный выпад ножом, молниеносно проделанный истцом в Ермолайкину грудь, причем профессионально направленный прямо в сердце, учитывая то обстоятельство, что в настоящий момент он был без куяка, запросто мог бы оказаться для Дарташова роковым…
Но на то и был наш Ермолайка казаком, да ещё и не простым казаком, а настоящим донским характерником, что его тело прирожденного воина, само по себе, без всякого участия разума, умело спасать его в сложных боевых ситуациях. Не тратя драгоценное время на попытку отскочить назад или в сторону и оставаясь стоять на месте, Ермолайка резко развернулся к траектории удара левым боком, одновременно чуть отклонив назад корпус. Благодаря этому нехитрому приёму вместо казачьего сердца нож истца проткнул только воздух, слегка чиркнув по ткани архалука…
Увидев руку с ножом, там где он и прогнозировал, то есть прямо перед собой, Ермолайка положил свою правую ладонь на запястье истца и несильно дёрнул её вперёд, используя еще не до конца затухшее движение выпада. В результате противник развернулся, став к Ермолайке боком… При этом, находясь к противнику также боком и продолжая удерживать навытяжку руку с ножом правой рукой, свою левую руку Ермолайка выкинул в сторону бородатого подбородка истца.
Накинув тыльную сторону ладони на гортань противника, Дарташов одновременно подсёк правую ногу истца прямой подсечкой своей левой ноги. Сочетание нажатия ладони на гортань с одновременной подсечкой ноги, дало эффект казачьего «коромысла», в результате которого противник, как ему и положено, кулем упал на спину, высоко подбросив вверх подсеченную ногу. Правая же рука Ермолайки при этом так и оставалась держать истцовую руку с ножом, поскольку любому казаку известно, что пусть даже противник и повержен, но пока он жив, бесконтрольно оставлять оружие в его руке никак нельзя…