Мусоргский
Шрифт:
Но как завоевать аудиторию? Откуда добыть средства? Где достать исполнителей?
Вот вопросы, которые встали перед композиторами нового направления.
Решить эти вопросы надо было во что бы то ни стало.
II
– Мне с Ломакиным встретиться нужно, – сказал однажды Балакирев Стасову. – Можете вы меня с ним свести?
– Ну, допустим. А для чего он вам?
– Сами вы толковали, что пришло время идти в атаку. А как их прямой атакой возьмешь? Они богаты, у них покровители, средства,
– Что же вы предлагаете, ну-с?
Сидели в маленькой комнате Балакирева. Софья Ивановна поставила самовар на стол. Выпили уже по три чашки, но чаепитие было в разгаре. Наливая Стасову и себе, Балакирев привернул кран небрежно: на поднос капля за каплей падала вода. Он видел это, но никак не удосуживался протянуть руку – слишком горячий зашел у них разговор.
– Что ж вы все-таки предлагаете? – повторил Стасов.
Привычным движением, от шеи книзу, он погладил бороду и прищурился, как бы показывая, что не очень верит в то, что предложит Милий. Но ответа он ждал не без интереса, даже от стола несколько отодвинулся, чтоб виднее было, и ноги расставил.
– Ежели б мы поставили благовидную задачу готовить регентов, начальство одобрило бы подобное? Как вы полагаете?
Стасов удивленно пожал плечами:
– С какой стати это вам надобно?
– Церковных хоров много, а регентов не готовит никто.
– Поздравляю вас, Милий: вы в роли покровителя сего дела!
Балакирев строго остановил его:
– Я не досказал, погодите. О благовидности разговор не зря. Можно готовить регентов, а можно под этой внешностью затеять нечто другое.
– Так-так, – заметил Стасов не без сочувствия, – это мне нравится больше. Ну-с, дальше?
– Я все о школе последнее время думаю – общедоступной или бесплатной школе для всех желающих петь в хору. Вот что надо создать.
Стасов прошелся, снова погладил бороду.
– Мысль богатейшая, Милий. И Ломакина надо к этому привлечь, вы правы.
– Но он будто бы несговорчивый человек.
– А мы увлечем его перспективой: пусть почувствует, что дело всей его жизни решается, иначе то, что им создано, будет забыто.
Стасов принялся хлопотать о встрече и уже через несколько дней сообщил, что с Ломакиным виделся и тот обещает завтра прийти к нему для разговора.
– Он понял, что затея серьезная. Я предупредил, что вы тоже будете у меня.
В многокомнатной, длинной квартире Стасовых народа всегда бывало много: то к Дмитрию Васильевичу приходили по его адвокатским делам, то к Владимиру Васильевичу. Жили одной большой семьей. Жизнь была общая и в то же время у каждого своя.
На нового человека, да еще такого известного, поглядели с любопытством из одной комнаты, из другой. Выглянули сестры, потом мать на минуту приоткрыла дверь. Ломакин пробирался по длинному коридору неторопливо, осторожно и солидно. Он разгладил баки, поправил рукой усы.
Стасов, следовавший за ним, повторял:
– Дальше, Гавриил Якимович, дальше. У нас не квартира, а грот Венеры.
Уже пройдя чуть не весь коридор, Ломакин вспомнил, что в шубе остался
– Господин Балакирев прибыл? – спросил он, дойдя до нужной двери; узнав, что не прибыл, покачал с осуждением головой.
Сам Ломакин пришел минута в минуту, как привык приходить на занятия. В глазах его молодой музыкант, с которым он собирался встретиться, кое-что потерял из-за своей неаккуратности.
Впрочем, Балакирев явился почти вслед за ним. Он извинился, объяснил, что его задержали. Ломакин, здороваясь, посмотрел на него пытливо: сильный, пламенный взгляд, энергия, с которой тот вошел, многое сказали его опытному глазу.
Ломакин произвел на Балакирева впечатление человека суховатого и не в меру делового; трудно было сейчас узнать артиста, который так поразил его во время концерта. Голос у Ломакина был глухой, спокойный и плавный, а самая речь обличала в нем человека, много думавшего и до многого дошедшего в жизни своим путем.
– Итак, господа, я вижу, свою роль отчасти выполненной, – начал Стасов после того, как все уселись. – Мне хотелось связать вас, Гавриил Якимович и Милий Алексеевич. Вдвоем вы, по моему глубокому убеждению, создадите дело поистине великое.
Ломакин выслушал это чопорно и строго.
– Я о цели вашего приглашения отчасти осведомлен, – сказал он. – Признаюсь, она представляет для меня интерес. Но одно дело – цель, другое – как к ней прийти.
– Цель, Гавриил Якимович, – самое как раз важное, – подхватил Стасов. – Талант ваш безмерен, а вот поставили ли вы перед собой задачу использовать его наилучшим образом?
Такой прямой атаки Ломакин не ждал. Он тронул усы, провел рукой по волосам. Он словно выгадывал время для ответа; потом произнес с достоинством:
– Я льстил себя мыслью, что кой-какую пользу родному искусству и русскому обществу приношу.
– Да не в этом же дело! Мы с ним почитатели ваши давние. Но вот что важнее всего: хор, доведенный вами до высшего совершенства, достаточно ли имеет слушателей и ценителей?
– Вы их сами видели, господа.
– Слушать вас должны были бы тысячи и десятки тысяч, а не те двести человек, которых мы видели.
Ломакин грустно улыбнулся:
– Кто ж может этим похвастать? Я таких регентов не знаю.
– Вообразите, что семена, которые вы кидаете, рассеялись бы не на узком участке, а их разнесло бы повсюду; что вы. привлекли бы к искусству новые слои и воодушевили бы их своими идеалами, – что бы из этого могло получиться? Отдаете ли вы себе отчет, Гавриил Якимович?
Ломакин слушал сдержанно, своего отношения к вопросу пока не высказывая. Балакирев тоже не проявлял горячности, и только один Стасов говорил с жаром. Впрочем, Балакирев хорошо понимал, что в этом проекте вся его будущность, все его надежды художника. Да и в душе Ломакина пробудилось сочувствие, когда он представил себе, насколько расширилось бы дело, которому он посвятил свою жизнь.