Мусорщик
Шрифт:
Наумов тоже знал, что деньги вернутся. Миша Малевич — вице-губернатор, председатель КУГИ. Найдет вариант. Нужно только держать его на аркане и время от времени дергать за веревку.
Месяц прошел, Малевич не позвонил. Николай Иванович напомнил о себе через свою агентессу — Анастасию Тихорецкую. Ненавязчиво напомнил, тактично… Миша не дурак — понял. Нашел возможность встретиться с Николаем Ивановичем. Между делом, в легком трепе, упомянул, что проталкивает идею продажи двадцати девяти процентов акций порта… Рассказал анекдотец, добавив, что этот анекдот
Наумов информацию оценил. Оценил, как ловко, не теряя лица, Миша ее преподнес. Ну что ж? Двадцать девять процентов акций порта — достойный кусок. Тут можно и подождать.
Накрапывал мелкий дождик. Обнорский, Ирина Ивановна и Галкин возвращались на «ниве» из Пулкова. Сашкин самолет уже был в воздухе, уже набрал высоту и лег на курс. Ирина Ивановна украдкой вытирала слезы. Семен на заднем сиденье деликатно помалкивал. Обнорский молчал, делал вид, что сосредоточен на мокрой дороге. На самом деле он снова прокручивал в памяти свой последний разговор с Сашкой. …Они курили у распахнутого окна в кухне. За стеной захмелевший Галкин рассказывал Ирине Ивановне душещипательные истории из жизни своего попугая. А в дверь кухни время от времени пыталась проникнуть филологиня…
— Погоди, детка, — говорил ей Обнорский, — у нас тут серьезный разговор… Будешь умницей — подарю тебе вибратор.
Детка обиженно надувала губки бантиком и что-то бормотала себе под нос. Кажется, из репертуара попугая-матерщинника.
— Слушай, Саша… Ты уезжаешь, но мы с Галкиным остаемся, — сказал Андрей.
— Ну и что?
— Как что? Начали мы неплохо, отработали и банкира, и хирурга. Теперь очередь за этим юрисконсультом. У тебя есть какие-то прикидки, с чего начать?
Зверев посмотрел на Андрея как-то странно, потом затушил сигарету и спросил:
— А зачем?
Теперь удивился Обнорский:
— Минуту! Как это — зачем? Неужели ты не хочешь добраться до истины?
— Все, что я хотел узнать, Андрюха, я уже узнал. Большего мне не нужно.
— Так… А как же с выстрелом в окно судьи?
— Какое это имеет значение теперь? — совершенно спокойно спросил Зверев. Вернее, он хотел выглядеть спокойным, но Обнорский уловил скрытое напряжение в голосе. И, вероятно, тоску.
— Вольному воля, Александр Андреич, — сказал Обнорский. — Для меня имеет. Я хочу добраться до сути, и я это сделаю.
— Хозяин-барин, — в тон ему ответил Зверев. И ухмыльнулся. Странно он ухмыльнулся. И эта ухмылка до сих пор стояла у Андрея перед глазами: жестокая и разочарованная одновременно. И — беззащитная. …Приехали на Миллионную. Галкин, попрощавшись с Ириной Ивановной, вышел. Обнорскому сказан:
— Я тебе, Андрей, звякну. Разговор есть.
— Звони, Семен Борисыч… Прошке привет передавай.
«Нива» поехала дальше. В зеркало Обнорский видел, как отставной опер пошел через дорогу к магазину «Крепкие напитки». Ну, все как положено.
— Андрей, — позвала Ирина Ивановна, — Андрей, объясните мне, что происходит с Сашей.
Обнорский
— А что с Сашей? — машинально переспросил он, костеря себя в душе за двуличие… но ведь и правду Ирине Ивановне не скажешь.
— Я мать, Андрюша. Я ведь все вижу… Это из-за той женщины?
«Да! Да, это все из-за той суки!» — хотелось закричать Обнорскому. Вместо этого он сказал:
— Я не знаю, что означает «той», но из-за женщины, Ирина Ивановна. Тут вы правы.
— Она никогда его не любила. Я всегда это знала.
— Вы знакомы? — удивленно спросил Обнорский.
— Что?… А-а, нет… нет, Андрюша. Но однажды я видела их. Случайно. Не подумайте, Андрей, что я следила за сыном… нет. Я чисто случайно встретила их на улице. Саша меня не видел. Он вообще никого, кроме нее, не видел. А она…
Голос Ирины Ивановны на секунду прервался. — …она его не любила.
— Почему вы так думаете? — спросил Обнорский.
— А это видно, Андрей. Когда женщина смотрит на мужчину, которого любит… это видно. Она его не любила. Но он был ей нужен.
— Простите, Ирина Ивановна. Я ничего не понял: если нужен — значит, не безразличен?
Ирина Ивановна усмехнулась одними губами. Обнорский подумал, что также усмехается иногда Зверев.
— Он был ей нужен с некой утилитарной целью, — сказала мать. — Может быть, как любовник… Но, вероятнее всего, как некий инструмент. Как палитра художнику. Или, пожалуй, как отмычка вору.
Обнорский изумился, насколько точно Ирина Ивановна определила суть взаимоотношений Сашки и Анастасии Тихорецкой. Он и сам думал так же, но он-то обладал некой информацией о Насте и о том, что произошло в ноябре 1991-го. А Ирина Ивановна Зверева видела эту женщину всего один раз. Возможно — мельком… И сразу все поняла.
— Я вижу, Андрюша, что вы мне многого недоговариваете. Скажите: теперь-то он понял?
— Да, — сказал Обнорский, — теперь он понял.
— И порвал с ней?
— Да. Теперь он порвал с ней.
— Ну и слава Богу, — вздохнула мать.
«Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги». Самолет летит на восток. На Урал. Раньше, бывало, летали романтики… за туманом. Теперь романтиков вывели — как тараканов. В серебристой аэрофлотовской сигаре летят бизнесмены, чиновники, несколько гомиков из Екатеринбургского академического театра оперы и балета имени А.В.Луначарского, два шулера, беременная кореянка и зэк-отпускник.
Зэк — это, конечно, наш Зверев. Он летит досиживать. Сразу после взлета Сашка вежливо, но твердо пресек попытку одного из шулеров завязать разговор, отгородился от мира зеркальными темными очками и, казалось, заснул… На самом деле он не спал. За гулом турбин он слышал «Волшебную флейту» и видел Настино лицо. В свете свечи слабо горел на щеках румянец… Играла развратная полуулыбка на приоткрытых коралловых губах. Звереву было хорошо знакомо это выражение Настиного лица. О, как хорошо оно было знакомо!