Муссон
Шрифт:
Дориан теперь знал, что мусульмане особенно ценят его волосы, но старик поддался на его ложь об облысении только один раз.
Теперь он снова улыбнулся и взъерошил роскошные пряди.
— Пойдем со мной, мой лысый Львенок.
Он взял Дориана за руку, и на этот раз мальчик не пытался вырваться. Из-за одиночества, которое он переносил тяжело, его неудержимо тянуло к этому доброму старику. И он пошел с ним в помещение для аудиенций, где их ждал аль-Ауф.
На этих встречах проводился особый ритуал
Во время переговоров неизменно наступал миг, когда покупатель спрашивал:
— Но говорит ли он на языке пророка?
Тогда аль-Ауф поворачивался к Дориану и приказывал:
— Скажи что-нибудь, дитя.
Дориан набирал полную грудь воздуха и произносил свою последнюю композицию:
— Пусть Аллах зачернит твое лицо и сгноит зубы в твоих кривых челюстях.
Или:
— Пусть он заполнит твои кишки червями и высушит молоко в вымени всех коз, которых ты взял себе в жены.
Покупателей после этого охватывал ужас.
Бен-Абрам уводил Дориана в камеру, по дороге строго выговаривая ему:
— Где такое прекрасное дитя научилось таким нехорошим словам?
Но глаза его в глубокой сети морщинок весело поблескивали.
Однако когда Дориан в последний раз вошел в помещение для аудиенций, он почувствовал, что атмосфера там совсем другая.
Человек, которому его показывали, не был грубым капитаном дау или толстым жирным купцом — это был принц.
Он сидел в центре комнаты на груде шелковых подушек и ковров, но спина у него была прямая, а вид властный и царственный. Хотя за ним в позах глубочайшего почтения сидели с десяток его приближенных, в этом человеке не было высокомерия. Он был величествен и полон достоинства. В семейной Библии в Хай-Уэлде был нарисован святой Петр, Камень. Сходство с этим человеком было столь разительным, что Дориан подумал: это один и тот же человек. Его охватило набожное благоговение.
— Приветствуй могучего принца аль-Малика, — сказал аль-Ауф, когда Дориан молча остановился перед этим воплощением христианского апостола.
Аль-Ауф с явной тревогой ждал слов Дориана: он беспокойно тянул себя за бороду.
— Прояви уважение к принцу, или я велю тебя высечь, — сказал он.
Дориан знал, что это пустая угроза: аль-Ауф никогда не позволит испортить безупречность его кожи, ведь это уменьшит его цену. Он продолжал с благоговением смотреть на человека перед собой.
— Поприветствуй же принца! — настаивал аль-Ауф.
Дориан почувствовал, что в присутствии аль-Малика стремление вести себя вызывающе покидает его. Он не раздумывая поклонился —
Аль-Ауф явно удивился, но решил увеличить свое преимущество. Он надеялся, что мальчик забудет о женщинах-козах и гнилых зубах.
— Говори с высокородным принцем! Приветствуй его на языке пророка, — приказал он.
Не рассуждая сознательно, Дориан вспомнил урок Уила Уилсона, полученный однажды в долгий день, когда корабль лежал в дрейфе. Уилсон пытался объяснить сходство ислама и христианской веры. И Дориан красивым мелодичным голосом прочел на память из Корана:
— Я такой же человек, как ты, но вдохновение открыло мне, что твой Бог — единственный Бог. Тот, кто желает встретиться с Господом, должен быть праведником.
Все в комнате затаили дыхание. Даже принц быстро наклонился вперед и восторженно посмотрел в чистые зеленые глаза Дориана.
Дориан упивался произведенным впечатлением. Ему всегда нравились театральные представления, которые мастер Уэлш организовывал в Хай-Уэлде и на борту корабля. В этих представлениях Дориан обычно исполнял женские роли.
Однако сегодняшнее представление удалось на славу.
В наступившей долгой тишине принц выпрямился и повернулся к человеку, сидевшему непосредственно за ним.
По его одежде Дориан понял, что это мулла, религиозный наставник, в исламе — то же, что священник.
— Объясни слова ребенка, — приказал принц.
— Это сто десятый стих восемнадцатой суры Корана, — неохотно признал мулла. Лицо у него было круглое и лоснилось от сытой жизни, большой живот лежал на коленях. Редкая бородка выкрашена хной. — Ребенок прочел стих точно, но ведь и попугая можно научить точно произносить слова, смысл которых ему не понятен.
— Что ты понимаешь под праведностью, дитя?
Уил Уилсон подготовил его к этому вопросу, и Дориан без колебаний ответил:
— Вера в истинного Бога и отказ от поклонения идолам, от обожествления людей, сил природы или в особенности себя.
Аль-Малик снова повернулся к мулле.
— Это слова попугая?
Святой человек был в замешательстве.
— Нет, господин. Это поистине мудрые слова.
— Сколько тебе лет, дитя?
Аль-Малик устремил на Дориана проницательный взгляд темных глаз.
— Одиннадцать, почти двенадцать, — гордо ответил Дориан.
— Ты мусульманин?
— Я скорее позволю, чтобы мой нос съела проказа, — ответил Дориан. — Я христианин.
Ни принца, ни муллу такой откровенный протест не рассердил. Они так же решительно отвергли бы подозрения в вероотступничестве.
— Иди сюда, мальчик, — ласково сказал аль-Малик, и Дориан подошел к нему. Принц протянул руку и взял прядь вымытых блестящих волос. Дориан терпеливо подчинился. Принц пропустил его волосы через пальцы.