Муссон
Шрифт:
„Молодец!“ — про себя похвалил его Хэл.
Батарея над ними открыла яростную пальбу; верх стены затянуло пороховым дымом, оттуда вырывались длинные языки огня. Пушкари сумели опустить стволы, и ядро подняло фонтан воды под самым кормовым подзором „Минотавра“.
Хэл ощерился. Поворот увел корабль от батареи, и теперь ее прицел был слишком низким. Пушкарям потребуется время, чтобы осознать это, а Хэл надеялся до тех пор миновать проход и уйти в открытое море.
— Готовьсь! — крикнул он, заметив при свете костров пляшущий впереди первый бочонок. Один из моряков бегом
— Ложимся на курс! — и резко повернул руль.
„Минотавр“ развернулся, огибая кораллы, и поднял нос на первой океанской волне.
Риф остался позади, и Хэл с тревогой стал наблюдать, как выполняет последний поворот Большой Дэниел. Голландец накренился под переменившимся ветром, показав плоское днище, и с достоинством престарелой аристократки последовал за более проворной и кокетливой дочерью, подойдя туда, где на глубокой воде стоял „Минотавр“.
— Прошли, — вполголоса сказал Хэл и громко, торжествующе закричал: — Получилось, парни! Поздравьте друг друга!
Матросы визжали и выли, как псы; с корабля Большого Дэниела донеслись такие же крики. Гребцы на шлюпках вспрыгнули на банки и плясали так, что шлюпки грозили перевернуться. Батарея крепости продолжала в досаде греметь, создавая тщетный затихающий аккомпанемент этой радости, а вскоре, когда корабли пошли к поджидающему „Серафиму“, стрельба прекратилась вовсе.
На следующее утро эскадра Хэла стояла десятью милями юго-западнее Флор-де-ла-Мара. Хэл вышел на палубу, переменив только рубашку, и проглотил ранний завтрак, когда верхний край солнца едва показался над горизонтом.
С юта „Серафима“ Хэл в ярком утреннем свете сразу увидел недостатки „Минотавра“.
Корабль был изуродован выстрелами, и его содержали в беспорядке, корпус был грязный и побитый. В воде он сидел высоко и легко.
Поверхностный осмотр накануне вечером показал, что все трюмы „Минотавра“ пусты, но пороховой погреб забит порохом в бочонках, и он в хорошем состоянии. Когда потребуется штурмовать крепость аль-Ауфа, этот порох пригодится Хэлу.
Однако, несмотря на столь прискорбный вид, „Минотавр“ нуждался лишь во внимании и небольшой работе, чтобы вновь превратить его в превосходный корабль.
У Хэла не было оснований пересматривать свою оценку. Корабль стоил не менее десяти тысяч фунтов призовых денег, из которых его личная доля — почти три тысячи. Он довольно улыбнулся и направил подзорную трубу на другой захваченный накануне приз.
Не
Построен корабль недавно и недолго пробыл в руках пиратов, поэтому почти не пострадал. Люки трюмов закрыты, но по осадке ясно, что они ломятся от груза: аль-Ауф еще не успел перевезти его на берег.
— Подзовите шлюпку, мистер Тайлер. — Хэл одним движением сложил подзорную трубу. — Я собираюсь посетить мистера Фишера на „Овечке“ и посмотреть, что мы захватили.
Большой Дэниел встретил его у трапа голландского корабля широкой беззубой улыбкой.
— Поздравляю, капитан. Корабль прекрасный.
— Вы отлично поработали, мистер Фишер. Я не мог бы просить вас и ваших мошенников о большем. — Он улыбнулся морякам, которые стояли за Большим Дэниелом. — Когда сойдете в Плимуте на берег, у всех будут тугие кошельки.
Все хрипло приветствовали эти слова.
— Сколько храбрецов убито?
Хэл понизил голос, затронув такую мрачную тему. Дэниел громко ответил:
— Ни одного, хвала Богу. Хотя молодому Питеру отстрелили палец. Покажи капитану, парень.
Молодой моряк показал обрубок пальца, перевязанный грязной тряпкой.
— В твои призовые деньги я добавлю золотую гинею, — пообещал Хэл. — Чтобы облегчить боль.
— По такой цене, капитан, можете забрать и остальные четыре.
Моряк широко улыбнулся, и товарищи подхватили его смех, расходясь по своим боевым позициям.
Большой Дэниел провел Хэла вперед.
— Этих мы нашли прикованными на баке. — Он показал на незнакомых людей в лохмотьях, стоявших у фок-мачты. — Уцелевшие из голландского экипажа. Двадцать три отличные сырные головы, всех их аль-Ауф предназначал для невольничьего рынка.
Хэл быстро осмотрел их. Худые, но не обессилевшие, и хотя на руках и ногах видны язвы от кандалов, а на спинах и боках — рубцы от арабских бичей, все кажутся относительно здоровыми. Как и сама „Овечка“, они недостаточно долго пробыли в плену, чтобы серьезно пострадать.
— Сегодня ваш счастливый день, господа, — обратился к ним Хэл по-голландски. — Вы снова свободные люди.
Лица пленников просветлели. Хэл был рад им. Ему придется управляться с двумя дополнительными кораблями, и каждый человек будет на счету.
— Поступите в мой экипаж на остаток плавания за гинею в месяц и долю приза? — спросил он.
Все заулыбались еще шире, их согласие было искренним.
— Есть среди вас офицеры? — спросил Хэл.
— Нет, минхеер, — ответил представитель моряков. — Нашего капитана Ван Орде и всех офицеров перебили язычники. Я боцман.
— Ты сохранишь свое звание, — сказал ему Хэл. — Все эти люди под твоей командой.
Если держать голландцев вместе, удастся решить языковую проблему. К тому же Большой Дэниел говорит по-голландски: научился в заключении на мысе Доброй Надежды.