Мутанты Асинтона
Шрифт:
С суровыми лицами шагали молодые родители рядом с коляской, и реакция горожан все более приводила их в ярость.
– Асинтон, Асинтои, – лепетала Гастрик, вертя головой с выпученными глазами. – Что такое Асинтон?
«А и впрямь, что это такое?» – горько думал Артур Баат, толкая перед собой коляску с дочерью и стараясь не смотреть в лица встречным.
Заморосил дождь. Марта наконец запихнула Гастрик поглубже на сиденье и опустила дымчатое стекло. Но едва она проделала это, как на другой стороне улицы увидела давнего друга семьи, изобретателя Сильвобрука. Долговязый, в заляпанном машинами плаще, он перебежал дорогу и, сграбастав Марту и Баата в объятия, сообщил, что они совершили перед ним преступление по статье семьдесят пятой: не позвали на день рождения своей очаровательной дочурки, которую он и видел-то
– Кто это? Что с ней?
– Наша дочь, – бесстрастно сказала Марта.
– Дочь, дочь, – пропищала Гастрик, барабаня по вновь опущенному Маржой стеклу.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Сильвобрук и, утопив тощую шею в поднятом воротнике плаща, неловко улыбаясь, раскланялся с супругами и исчез в потоке автомобилей, застывших перед красным светофором.
– Как объяснить людям все это? – глухо сказала Марта, помогая Артуру спустить коляску с тротуарного бордюра. – Доктор Вальк вчера поинтересовался, многие ли досаждают нам своим любопытством. Я не сказала ему, что о Гастрик пока никто не знает. Ну а теперь…
– Почему бы не сделать вид, что у нас двойня? – как бы спросил самого себя Баат. – По сути так оно и есть – я все более убеждаюсь, что это не один человек.
Весть о том, что год назад у Баатов, оказывается, родились двойняшки, но одна из дочерей ужасно уродлива, поэтому родители прячут ее, быстро разнеслась по городу. В «Вечернем Асинтоне» вскоре появилась крикливая статейка под заголовком «Сколько детей у Баатов?». Заканчивалась она вопросом: «Интересно, какой половине дома принадлежит каждая из этих девочек? Ведь через него проходит пограничная полоса, разделяющая город на две зоны».
Артур Баат скрипел зубами, читая эту гнусность. Теперь супруги окончательно замкнулись от общества. Они купили за городом небольшой коттедж с приусадебным участком, перебрались туда и стали вести почти отшельнический образ жизни. Марта занялась вязанием на ручной машине, что приносило в семью некоторый доход. А Баат оставил работу в обсерватории и подзарабатывал уроками в частном колледже, продолжая изучать собственную дочь. В этом помогал ему подаренный Сильвобруком прибор, который тот недавно изобрел. Компактный, размером тридцать на пятнадцать, этот прибор под названием «Око» обладал свойством идентификации пользователя с любой личностью. То есть, подключившись к кому-либо, можно было слиться с чужой сутью настолько, что как бы стать другим, заглянув в самые потаенные уголки чьей-то жизни. Прибор заманчивый и опасный. Сильвобрук держал в секрете свое изобретение, ибо сразу сообразил, что оно может быть использовано в других целях. Работая же над прибором, он был одержим обыкновенным любопытством: каково в другой шкуре? Испокон веков это интересовало художников, литераторов, актеров. Но только единицы с очень развитым воображением могли совершать путешествие в чужие души. Сильвобрук мечтал о времени, когда это будет доступно каждому и, постепенно преграды между людьми исчезнут, исполнится давняя мечта – быть прозрачными друг для друга, чистыми, без паутинных чердаков, захламленных разной дрянью. И люди, знакомясь, станут обхмениваться не рукопожатием, а протянут один другому тоненький провод этого «Ока», и сразу будет ясно, кто есть кто.
Отдавая прибор в руки Баата, Сильвобрук преследовал гуманную цель. Ему хотелось, чтобы Артур Баат не только знал каждую мелочь, творящуюся в душе несчастной Гастрик, но и мог развлекать девочку картинами из собственной жизни: «Око» проецировало в мозг другого человека все, о чем вспомнит индуктор.
Размышляя о крутой перемене в жизни его и Марты, Баат часто вспоминал приснившийся накануне рождения дочери странный сон, под впечатлением которого он ходил несколько дней. Снилось ему, будто открывает он утром глаза и видит, что одна из стен комнаты разрушена и в проеме сверкает близко подступившее к дому море. «Это сон», – сказал он себе во сне и зажмурился. Но через мгновенье вновь открыл глаза и увидел этот же леденящий душу пейзаж: берег моря с красным, выжженным каким-то катаклизмом песком, он лежит в полуразрушенном доме, и вокруг ни души. Встал,
И вот теперь по утрам, выходя для разминки в сад, сквозь деревья которого проглядывала полоска залива и темный конус вулкана Керогаз, Баат вспоминал тот сон, опасливо поглядывая в сторону берега. «Как ни учат нас книги и телепередачи тому, что однажды все может круто измениться, – размышлял он, – все равно мы плохо подготовлены к какой-либо перемене нашего устоявшегося быта. Думалось ли, что стану отцом такого невероятного ребенка?»
Девочка удивляла постоянно. Если Астрик была очень подвижной, веселой, на каждом шагу радуя и забавляя приятелей своими детскими шалостями, то Гастрик приводила в унынье неповоротливой медлительностью и какой-то старчески сосредоточенной хмуростью. Правда, к пяти годам она избавилась от ужасных судорог, болезненно скручивающих ее тело. Но лицо по-прежнему ужасало всех, кто видел его впервые. Близился школьный возраст, и родители все чаще думали о том, что скоро уже нельзя будет держать девочку в изоляции от детей. То, что она общается лишь с Тингом, сыном соседского фермера, уже наложило на нее отпечаток – росла она девочкой диковатой, пугливой.
Тинг дружил и с Астрик и с Гастрик, хотя с последней часто ссорился, потому что она была по-мальчишечьи агрессивна, упряма и подстраивала ему мелкие пакости, отчего он нещадно лупил ее.
Как-то раз, когда родителей не было дома, Гастрик предложила Тингу съездить в город.
– Я была там совсем маленькой, – сказала она. – Интересно, все так же бегают по улицам автомобили и мигают разноцветные огоньки на столбах?
Тинг удивился такому признанию, и хотя ему ле разрешали далеко отходить от дома, он решил нарушить запрет. Уж очень хотелось показать этой взбалмошной девчонке зоопарк, где на днях он видел огромного льва-мутанта с рогом на лбу.
Взявшись за руки, дети нырнули в подземку, грохочущую поездами, похожими на слепых кротов, шумно пгрызающихся в толщу почвы. Они сели в одну из электричек и вскоре вышли в центре города.
– Отчего на меня все пялятся? – недовольно спросила Гастрик.
Тинг сжал ее ладошку:
– Не обращай внимания! – и нырнул в толпу. Ему было жаль девчонку, которая не понимала, что привлекает внимание своей страшной некрасивостью. Он-то научился не замечать этого, зная, что через полтора часа девочка, словно в сказке, превратится в принцессу. Гастрик еле поспевала за ним, растерянно удивляясь многолюдью, шумной пестроте красок, разнообразию магазинных витрин и тому, что автомобили почему-то так и норовят подтолкнуть друг друга металлическими боками, отчего воздух вспарывается скрежетом тормозов и визгом клаксонов.
– Брикет тебе на голову! – вдруг прозвучало где-то вверху.
Гастрик дернула Тинга за руку и резко остановилась. На фонарном столбе сидел человек. Щуплый, похожий на десятилетнего мальчишку, он растягивал в улыбке бледные губы, а голова без единого волоска зеркальцем отражала солнечные лучи прямо в глаза Гастрик.
– Кто ты? – изумленно спросила она.
– Не знаешь? – удивился он, рассматривая ее лягушечью мордашку и будто любуясь ею. – Черепок я, мастер по холодильникам.
– Пошли, это мутант, – потянул ее прочь от столба Тинг. От друзей он наслышался пугающих рассказов о мутантах, о том, как они подманивают детей, а потом расправляются с ними.
– Не уводи ее, – попросил Черепок Тинга. – Разве не видишь, она ведь чаша. Рано или поздно, ей придется сойтись с нами, иначе придется туговато.
– А вот и нет! – возразил Тинг. – Знаешь, какая она красивая на самом деле! Нечего ей с вами делать! Пошли! – потянул он девочку, но она упиралась. Черепок показался ей очень забавным и даже понравился своим доброжелательным взглядом, какого она не видела ни у кого из прохожих. Но что-то подмывало сказать ему привычную гадость, и, скорчив рожицу, она крикнула: