Мутанты
Шрифт:
Тоэм стиснул руками голову, как бы желая ее раздавить, расколоть. Все, что ему было нужно, — Тарлини. Так он думал. А разве нет? Ему не следует ни во что больше вмешиваться. По крайней мере, не следует позволять себе вмешиваться.
Она презрительно шипела.
— Разумеется, я кормлю его грудью. Он сам есть не в состоянии. Дело не только в его неспособности прокормиться, а в гораздо, гораздо большем. Он живет в обратную сторону, герой Тоэм. Если б засунуть ему в живот трубку и через нее питать, он был бы счастлив. Он хочет назад, в чрево, герой Тоэм. Хочет, чтобы его поглотило лоно. Но желание это неисполнимо. Он хочет, черт побери, но не имеет возможности. Поэтому и остается
— Я не знал.
— Окей, — отрезала она. — Ты не знал. И не знаешь. Только не надо считать себя таким дьявольски великолепным! Не надо судить меня, герой Тоэм, на том основании, что я, по твоему мнению, должна делать и чего не должна. Не надо устанавливать для меня моральные нормы и ценности, раз ты абсолютно не понимаешь, что я такое! Не приписывай мне добропорядочной белиберды. Теперь уже мог бы знать, что мир вовсе не добропорядочный.
Он вскочил, одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, схватил ее, сдернул со шкафа.
— Не тронь меня!
— Мейна, слушай...
Она заурчала, когда он запустил руку в ее пышные волосы.
— Слушай, я совсем сбит с толку. Проклятие, я ничего не знаю. Я не просил, чтоб меня сюда привели. Не просил, чтоб меня вытащили из деревни и швырнули в хаос.
Она обхватила его руками и заплакала на плече.
— Я пошел искать девушку. Сперва хотел лишь найти ее и вернуться домой. Ничего больше не знаю. Я должен сейчас отыскать ее, потому что лишь в этом всегда была моя цель, потому что лишь это меня заставляло жить. Отказаться от этого все равно что убить мечту. Если я зашибу по дороге кого-нибудь, может, оно того стоит, а может, нет. Но я не хочу никого зашибить.
Она задрожала. Он поднял легкое тело, понес на постель.
— Сиэ, — вымолвил он. — Черт, это ужасно. Ужасно не для него одного, но для всех, кто его понимает.
Ее руки ласкали его. Позабыв обо всех разговорах, он нашел ее губы. Маленький розовый язычок затрепетал у него во рту. Он стиснул грудь. И вдруг в бок впились когти. Он стряхнул ее. Густая кровь выступила из длинных тонких царапин и запятнала рубашку.
— Зачем ты это сделала?
— Я по-прежнему для тебя только животное, герой Тоэм. Тебе хочется посмотреть, на что это будет похоже. Ты так ни разу и не сказал: "Я люблю тебя", просто принялся тискать. Желаешь посмотреть, найдется ль во мне что-нибудь хорошенькое.
— Сука! — рявкнул он, растирая израненный бок.
— Хочешь узнать, мохнатый ли у меня животик.
— Покажи, — ухмыльнулся он, ощущая на пальцах липкую кровь и пламя, бушующее в рассудке.
— Ты никогда не узнаешь, — заявила она и шмыгнула к двери. — Никогда, даже за миллион лет!
Створка хлопнула, он остался один в темноте.
Прошло много времени, прежде чем Тоэм встал, зажимая ладонью горевший огнем бок и пытаясь понять, что за пламя терзает рассудок. Но не нашел ответа. Огонь в боку успокоил, промыв раны. Они были неглубокие, и он быстро управился. Прижег спиртом, смазал мазью, заклеил пластырем размером с ладонь.
Стал смывать кровь с раковины и почувствовал себя совсем нереально, глядя, как алые полосы тают в струйках воды. Все начинало казаться грезой — десятками грез и кошмаров, громоздящихся друг на друга.
Потом лег в постель, уставился в потолок, попытался заснуть. Но сон не шел долго-долго...
Глава 11
На следующее утро, когда Корги, Бейб, Рыба, Ханк собрались его провожать, Мейны не было видно поблизости. Он все время ее высматривал, надеялся, что придет. Но она не пришла.
— Так помни, — предупреждал Корги с туманной, подернутой искорками гуммигута серостью вместо глаз, — у тебя всего двадцать четыре часа. Возвращайся с Тарлини сюда и получишь возможность отправиться с нами. В противном случае, боюсь, застрянешь тут, в этой вселенной, с ромагинами и сетессинами.
— Постараюсь, Корги, — пообещал он, пожимая протянутые руки и щупальца.
— Помни, если понадобится помощь или убежище, можешь идти в другие бункеры, — сказал Ханк.
— Не сомневайся, — добавил Бейб.
— Не буду, — заверил он их. И шагнул назад в туннель, откуда впервые — кажется, много-много лет назад — спустился в воздушном потоке. Они закрыли за ним дверь в бункер. Воспользовавшись перископическим сканнером, он, как они его учили, обследовал лежавшую над головой аллею. Никого не обнаружил, включил воздуходувку, пославшую воздушные струи в обратном направлении, и те мягко, но решительно повлекли его вверх, вверх, вверх, вынесли через решетку, которая следом за ним легла, клацнув, на место и послужила посадочной площадкой, когда потоки внезапно стихли.
Ему с трудом верилось в происходящее. Он наконец-то в столице, неподалеку от невольничьего рынка, может быть, в самое время, чтобы выкупить свою Тарлини. Попытался припомнить, как она выглядит, но ясной картины не получил.
День обещал быть прекрасным. Слабенькие желтые облачка, которым предстояло рассеяться еще до появления утреннего солнца, оставались единственными пятнышками на идеальном небе. Солнце только вставало и еще не согрело приятный прохладный ночной воздух.
Он пустился в путь, свернув с аллеи на улицу. Магазины работали — грандиозная сеть фирменных, ультрасовременных, без продавцов, и маленькие уличные магазинчики, похоже, всегда процветающие в загнивающем обществе, независимо от его размеров и уровня развития. В одном местечке продавались домашние прянички, мягкие, солоноватые. Он купил один на деньги, предназначенные для непредвиденных расходов, и сжевал на ходу. Внутри все трепыхалось от возбуждения и страха, но важней всего сохранять внешнее спокойствие, словно он здешний.
Он шел мимо фруктовых лавок, где стояли огромные корзины с наваленными грудой вишнями, представлявшими всю хроматическую цветовую гамму. Одни смахивали на те, что они с Ханком украли из грузовика на воздушной подушке, другие вообще ни на что прежде виденное не походили. Хотелось все перепробовать, но он помнил об отведенном сроке в двадцать четыре часа. На поиски может понадобиться все это время, если не больше. И шагал дальше.
На рыночке под открытым небом, где в кровавых лужах лежали боковые части туш животных, а в некрашеных ящиках с мелко наколотым льдом — куски вырезки и бифштексы, ромагинский правительственный инспектор осматривал мясо, пришлепывая печать, а мясник, не особо таясь, совал ему по крупной монете за каждую одобренную тушу. Над площадкой уже скапливались мухи, и Тоэм хорошо представлял, что тут будет твориться, когда дневная жара одеялом окутает все вокруг. И чем будет пахнуть.