Мутные воды Меконга
Шрифт:
В ответ на мои опасения они расхохотались. Такого и быть не может.
— Если свадьбы не будет, — пояснила одна девушка, — то и задаток потерян.
Однако если передумает девушка, ее семья должна была выплатить отцу жениха вдвое больше полученной суммы.
Будущая невеста сидела ближе всех к очагу и смеялась вместе со всеми.
— Уверена ли ты в своем выборе? — спросила я. — Уверена ли, что жених — тот, с кем можно прожить всю жизнь?
Девушка смущенно потупилась, а сестры стали подшучивать над ней на местном диалекте. Оказалось, что невеста с женихом уже спали в одной постели — практика, которую другие девушки не очень одобряли. И границы собственности зао или гнев отца были тут ни при чем. Напротив, спальню девушки специально устроили ближе к кухонной двери, чтобы поклонникам было удобнее заходить. При выборе возлюбленного перед девушкой стояло лишь одно требование — он должен
Однако, укорили ее сестры, если она и так пускает его в постель каждую ночь, к чему ему торопиться со свадьбой? Это неуважение по отношению к ее отцу и неженатым братьям.
— Точно, — согласилась я.
Вполне разумные доводы.
— А в Америке, — спросили они, — то же самое?
— Ну… — протянула я, замявшись на секунду.
Пожалуй, родители американской невесты были бы в недоумении, если бы жених принес с собой ювелирные весы, серебряные украшения и драгоценные камни по списку. И гости удивились бы, получив мешочек соли вместо свадебного приглашения и кусок сырого свиного мяса на память, когда придет время расходиться по домам. И даже самый продвинутый папа вряд ли расположит спальню дочери с таким расчетом, чтобы ее любовнику было удобнее пробираться туда.
— А почему нет? — спросили девушки.
— Не знаю, — ответила я, но своего папу решила не спрашивать.
Я захватила пару снимков со свадьбы брата, в надежде что это поможет найти общие темы. Когда я достала их из рюкзака, все сразу позабыли о кукурузе.
— Почему, — в ужасе воскликнули они, — невеста в белом?! Цвет траура! Неужели мой брат — такая ужасная партия?
— Нет, — возразила я, — он…
И почему на ее простом белом платье ни стежка вышивки? Или ее семья столь бедна, что не может отпустить ее с полей, чтобы она могла вышить свадебное платье, как полагается?
— Да нет же, — сказала я, — но…
И для невесты она явно старовата. Ее первый муж умер? Сколько детей она принесла с собой в новый союз?
— Ни одного. Но понимаете…
— А ты замужем? — спросили они и все разом взглянули на меня.
Я извинилась и поскорее улизнула к мужскому очагу.
К нам присоединились еще несколько юношей, и разыгралась серьезная партия в покер. Мужчины сердито швыряли карты, покрикивали друг на друга, угрюмо пили, выигрывали и проигрывали довольно много денег. Старый патриарх сидел чуть в стороне и жарил орешки для гостей. Возможно, его хитрость со спальней дочери оказалась не такой уж плохой идеей. По крайней мере, это позволяло сэкономить на виски и орешках. А если родится ребенок — что ж, это будет ничуть не хуже нового буйвола, нескольких поросят или козла.
Окна давно закрыли ставнями от холодного ночного воздуха, и дым от огня и курительных трубок окутывал нас, как сгущающийся туман. Внезапно я поняла, для чего служат эти столики на куцых ножках и неудобные табуретки, на которых сидишь, поджав под себя ноги. Они специально сделаны низкими, чтобы было чем дышать под покровом дыма. Казалось, никто его не замечал, кроме меня; одежда вся провоняла пеплом, а нос щипало до крови.
Женщины закончили дела и удалились в свои уютные комнатки. Свиней уложили в хлеву, буйвола в загоне, куры удобно устроились в своих плетеных корзинках. Даже крысы нашли себе местечко на выступе под крышей.
Я отползла в сторонку, разложила по полу несколько вязанок рисовой соломы вместо матраса и улеглась под хриплый смех карточных игроков и шорох ореховой шелухи. В темноте, вдали от любопытных глаз, я достала крошечный карманный фонарик, блокнот и ручку. Я должна была кое-что сделать, и это было нечто настолько личное, что мне не хотелось, чтобы кто-нибудь видел выражение моего лица в этот момент.
Последние несколько дней, что я провела в путешествии по долине, меня преследовал один образ. Я представляла, что рядом со мной идет моя мама. Сперва я отмахнулась от этой мысли. Я страшно скучала по ней, но в этом не было ничего нового: еще в дельте Меконга я мечтала, что она присоединится ко мне, и компенсировала ее отсутствие почти ежедневными письмами. Это из-за нее я полюбила путешествия: истории, которыми она убаюкивала меня, ее любопытство — все послужило причиной; она поддерживала меня каждый раз, когда я приходила домой с очередной безумной идеей отправиться колесить по миру. Само собой, мне хотелось, чтобы она была рядом.
Но как-то раз я так размечталась, что внезапная мысль вдруг стала обретать очертания. Почему бы ей не приехать сюда и не навестить меня? Я знала язык и местность. Я могла бы защитить ее, нести свой и ее рюкзаки, следить, чтобы она хорошо питалась и каждую ночь проводила с удобством. Такой образ жизни ей не в новинку. Я уже представляла выражение
Эта идея, стоило ей поселиться в моем воображении, начала разрастаться в голове, как сорняк. Уже много дней я пыталась выкроить спокойную минутку, чтобы выразить свои мысли и записать их последовательно и убедительно. И вот время пришло, и слова сами посыпались на бумагу. Я восторженно строчила: «Тонкинские Альпы… журчащие ручейки и горчичные поля… встречу тебя в Ханое… поезд в горы… ярко-красные тюрбаны, ладони в пятнах голубой краски… буйволы с блестящими спинами… сонная послеобеденная тишина…»
Дописав, я аккуратно сложила листок и спрятала в рюкзак. Подожду и отправлю, когда вернусь в Ханой. Слишком уж важное это письмо, чтобы затеряться в пути.
Дождь шел неделю без перерыва. Туман лежал на полях плотным тяжелым покровом и проникал сквозь открытые окна. Одежда, развешанная на потолочных балках, отяжелела от сырости, а мой маленький кассетный магнитофончик попищал и умер. Я несколько раз пыталась согреть его над очагом, а братья разгневанно трясли, но напрасно. Все вели себя беспокойно, курили чаще и оставляли на земляном полу грязные следы. Лишь старая бабушка, глава семьи, женщина с гладко зализанными волосами, высокими скулами и очками с толстыми стеклами, не поддавалась всеобщему унынию. Она часами сидела неподвижно; лишь ее рука с иглой порхала над вышитыми свадебными брюками.
На третий день мне принесли крошечную девочку-грудничка, ей не было и года. Она упала в огонь в соседской хижине; рука ее распухла и окрасилась в отвратительный фиолетовый цвет вокруг двух глубоких ожогов-кратеров, которые уже успели загноиться. Раны были грязными, их обернули старыми тряпками, и девочка беспрерывно плакала. Стоило мне приблизиться к ней, как она начинала выть еще сильнее и писалась на шестилетнюю сестренку, которая несла ее привязанной к спине. Я испугалась и не смогла обработать раны самостоятельно, вместо этого приказала сестре промыть ожоги с мылом и теплой водой и спросила старика, какие лекарства они используют. Тот достал из-за пазухи тюбик с кремом, держа его бережно, как крошечную пташку. Это было антигрибковое средство, гуманитарная помощь от Красного Креста. Я намазала ожоги ребенка тройной дозой антибиотика и пообещала делать так каждый день, если они, в свою очередь, пообещают наложить на рану чистую повязку. С тех пор девочку приносили ко мне в один и тот же час, и я с содроганием ждала предвестников ее появления: сперва близящийся вой, затем запах свежей мочи и, наконец, полные ужаса и слез глаза, которые округлялись от страха при виде меня.
Другие дети летали из дома на улицу и обратно, словно колибри; мальчишки обычно топали, а девочки ступали тихо, заведя одну руку за спину и поддерживая младенцев, выглядывавших у них из-за плеча. Они играли группами по двое-трое и свободно вбегали в любой деревенский дом. Сама я в детстве посещала западную среднюю школу, где царила строгая иерархия и семиклассники не стали бы играть с шестиклассниками ни за какие коврижки. У нас считалось, что лучше переболеть свинкой, чем возиться с младшими братьями и сестрами. Поэтому мне было странно видеть, что для этих детей ни пол, ни возраст не имели значения. От самого старшего до самого младшего, они оберегали и опекали друг друга, и как приятно было на это смотреть! Когда я дала четырехлетней девочке коробку с печеньем, та с раскрытым ртом и изумленными глазами взяла ее, тут же побежала к другим детям и только тогда ее открыла. Коробку передавали из рук в руки, и каждый брал только одно печенье, после чего ее вернули мне — там все еще оставалось больше половины. Когда я дала крекер девятилетней девочке, та тут же протянула его младенцу у себя за спиной. Я дала ей второй — и она снова отдала его ребенку. Пришлось давать по два сразу, но даже тогда, стоило малышу потянуть ее за сережку, как он получал оба печенья, и так продолжалось до тех пор, пока он не наелся. Здесь никто не внушал мальчикам-подросткам, что маленькие дети — это скучно, поэтому стоило какому-нибудь карапузу подойти к мужскому очагу, как его тут же подхватывали чьи-нибудь сильные руки и прижимали к лицу или раскачивали как самолетик. Если бы не травмы, которые, к счастью, случались редко, и не плохие зубы, у этих детей была бы идеальная жизнь. У каждого имелось не больше двух платьев, непременно темные, чтобы грязь и износ не были так заметны. Никто никогда не приказывал им вытереть нос, единственная забота — вымыть ноги вечером. Они спали с родителями, писали по углам, и если кто-то хулиганил, посыпав головы своих тетушек рисовой шелухой, вместо ругани он слышал лишь смех. Но лучше всего было то, что, когда родители шли на работу или в гости, детей всегда были рады взять с собой. Как и меня.