Мутные воды Меконга

Мюллер Карин

Когда дождь наконец прекратился, старый патриарх встряхнулся точно после долгой спячки и жестом позвал меня на улицу. Я провела весь день, наблюдая, как две дюжины мужчин строят хижину, а когда вернулась, взглянула на наш дом новыми глазами. Все строение было возведено без единого гвоздя. Опорные балки были огромными — я едва могла обхватить их руками. Однако мне не попадались в округе деревья такого диаметра. Одна только кровля весила несколько тонн. Дерево здесь было в таком дефиците, что женщины выкапывали корни на растопку — непростая работа. Откуда же взялась вся эта древесина?

Старик оглянулся и кивнул, затем подсыпал в трубку табаку и нацарапал кое-какие цифры на земляном полу. Дому уже более

тридцати лет — по меркам зао, совсем древний, но построен он так добросовестно, что ни один термит до сих пор не поселился в балках. Массивные опорные столбы притащили за пятнадцать километров из одного секретного места на границе с Китаем. Десятеро мужчин и четверо буйволов трудились двадцать дней, чтобы доставить в деревню сотни тонн строительных материалов, после чего две дюжины родственников работали всю зиму, чтобы завершить строительство. Прежде чем построить дом, сделали все необходимые жертвоприношения, а в качестве дополнительной меры предосторожности столбы и балки три года вымачивали в воде, чтобы предотвратить заражение древоточцами. Этот дом, торжественно заявил старый зао, будет защищать и греть еще его праправнуков. И я вдруг увидела нечто большее, чем грязный пол и закопченные стены, развешанное под потолком мокрое белье и шмыгающих носом мальцов. Я увидела наследие, оставленное одним человеком своей семье и клану, фундамент, на котором можно было построить будущее, семейный очаг.

И старик уже планировал кое-какие улучшения, невзирая на нынешнюю свадебную дилемму. Через несколько лет он купит водяной насос и установит его у ближайшей речки, чтобы на несколько часов в день можно было включать десятиваттовую лампочку. Нескольких поросят уже приговорили к участию в церемонии ублажения духов и предков, которая привлечет удачу ко всем будущим начинаниям. Старик даже собирался купить маленький стереомагнитофон, который в один прекрасный день наполнит дом трескучим звуком и ритмами диско. Однако с этим придется подождать. Он боялся, что батарейки станут постоянной статьей семейных расходов, а молодое поколение будет лишь сидеть и слушать музыку и не захочет идти на поля и выполнять свою работу.

Сарай, водопровод, холодильник и лед — все это были мечты, которые смогут осуществить лишь его дети, а может, и дети его детей. Но его это не волновало. Старик сидел в своем кресле, вороша угли в очаге, чтобы согреть чаю, а вокруг бегали босоногие внуки — и он выглядел так, будто у него уже все есть.

Я в последний раз пообедала с семьей и взвалила рюкзак на спину. Казалось, они даже не заметили моего ухода и приняли скромный дар наличными, едва кивнув головой. Когда я прощалась, никто не отвлекся от своих домашних обязанностей. Лишь дети бежали за мной по тропинке, подпрыгивая, как оленята, и смеясь над моей неуклюжей походкой.

На обратном пути в Шапу меня грело приятное чувство, что так и должно быть. И если я вернусь через десять лет, они поприветствуют меня таким же легким кивком и нальют чаю.

В Шапе меня встретили улицы, завешанные красными флагами, и процессия пожилых мужчин в военной форме, украшенной старыми медалями. Отмечали двадцатилетний юбилей падения Сайгона; правительство устроило грандиозное празднование с военными маршами, а по телевизору шла трансляция с улиц Хошимина и Ханоя — парады танков и солдат длиной в милю.

Вечером за горами разыгралась гроза, и небо осветилось вспышками и зарницами. Это необычное событие заставило жителей высыпать на улицы. Свет мигнул и погас, и всем постояльцам выдали по двухдюймовому свечному огрызку, который помог им добраться до комнат. К вечеру следующего дня электричество так и не включили, и по городу со скоростью ветра распространились ужасные слухи. Якобы китайцы напали на Лаокай, Шапа отрезана и мы окружены. Правительство отключило свет, чтобы напомнить гражданам

о военных лишениях. Кого-то ударило током, когда он воровал электричество, подсоединившись к проводам под напряжением, и его поджарившийся труп и сейчас болтается на ветру у подножия горы. Большинство жителей Шапы никогда не были в Хошимине и знали об обстоятельствах его взятия очень мало. Однако они поднаторели в искусстве устраивать парады побед. Века беспрестанной оккупации и военных действий обеспечили правительству неисчерпаемый источник побед, которые можно было праздновать, и люди уже на автомате махали миниатюрными коммунистическими флажками и кланялись старикам с ленточками на груди. Лишь горные племена не понимали, что происходит, и стояли в стороне с озадаченными лицами или использовали флажки в качестве платков, подтирая носы привязанным к спинам младенцам. Я задумалась: не символично ли это и будет ли жизнь в горах и дальше течь неизменно?

17. Пути расходятся

Мамочка, привет!

Я нашла турагентство, в котором мне пообещали продлить визу на тридцать дней. Через час они перезвонили и сказали, что смогут продлить только на пятнадцать. Еще через десять минут выяснилось, что на пять. Все дело в том, что близится юбилей Южного Вьетнама и правительство хочет очистить страну от американцев и тараканов.

Потом я посмотрела на дату своей визы и поняла, что «3» легко можно исправить на «23», что я и сделала. После чего отнесла паспорт одному старичку в старом городе, который занимается китайской резьбой по дереву. И спросила его, не мог бы он в точности воспроизвести одну из тех истертых печатей, что ставят для продления виз в провинциальных городах.

— Два доллара, — ответил он.

Ну, разве жизнь не удивительна?

Шапа, раскинувшаяся вблизи вершины высокой горы, была словно постоянно окутана ледяным облаком. Близился конец недели, туристы, явившиеся посмотреть на рынок, уже разъехались, и хозяева гостиниц снова принялись зазывать постояльцев. Я вернулась с простудой, от которой лопалась голова, выудила из рюкзака четвертую «реинкарнацию» моего вьетнамского фена, сунула его себе под нос и залезла под вьетнамское одеяло, бугристое, как мешок с картошкой.

Когда Джей отыскал меня, я сидела над термосом, наполненным кипятком с бальзамом для ингаляций. В мое отсутствие он познакомился с австралийкой Мелиссой. Мелисса оказалась веселой девушкой, которая развелась с мужем, продала свою половину дома и прожила последние четыре месяца в индийском ашраме, где просветленный гуру учил ее левитации. Она призналась, что скучает по своей собаке и думает вернуться к бывшему супругу, если тот купит новый дом. Она устала жить на чемоданах и стирать белье на полу в гостиничной ванной.

При ней было несколько визитных карточек, и когда кончались деньги, она занималась тем ремеслом, которое больше подходило в той или иной ситуации. Сейчас она была массажисткой, а Джей — счастливым клиентом. Мы раскошелились на комнату в единственном гестхаузе, где были и горячая вода, и камин. Мелисса достала несколько пузырьков с экстрактами трав, а я обошла местные забегаловки в поисках кокосового масла, чтобы потом добавить одно к другому. Однако все повара махали руками куда-то в сторону Китая и побережья. Мы заехали слишком высоко в горы, кокосовые пальмы здесь не водились, даже овощи были редкостью — кому придет в голову переводить их на масло? На дне котелков уличных кухонь лежали лишь огромные сгустки застывшего свиного жира.