Мутный Лес
Шрифт:
Уже под вечер, жалобно постанывая, полуторка въехала в Ловозеро и остановилась около большой избы-пятистенка.
– Эта изба и есть – новый ловозёрский сельсовет. Совсем недавно построили, года три с половиной тому назад. Там даже предусмотрены две комнаты для гостей, в них сегодня и заночуем, – пояснил водитель. – Саамы? Они капризные, живут, как хотят и где хотят. Кто помоложе – в рубленых избах. А старики, в основном, предпочитают соблюдать древние традиции. Вот, те шалаши, – указал рукой на два десятка маленьких, буро-серых усечённых пирамидок, – называются – «вежи», или же – «коты», как кому больше нравится. Их каркас изготовляют из длинных сосновых жердей, старательно переплетают жерди берёзовыми
Иван посмотрел в указанном направлении. Там, вдоль берега ручья, были беспорядочно разбросаны рубленые избушки без окон, оснащённые низкими покатыми крышами, крытыми всё тем же дёрном. Большинство избушек были размером три на четыре метра, но попадались и совсем крохотные – три метра на два с половиной.
– Эгей, гости! – долетел чей-то хриплый голос. – Всегда рад!
Через бурный ручей переходил – по хлипкому мостику – щуплый низкорослый саам неопределённого возраста, одетый в старенькую фуфайку и грязные брезентовые штаны. На ногах коренного жителя тундры красовались новёхонькие кирзовые сапоги устрашающе-большого размера. Сааму можно было с лёгкостью дать и сорок пять лет, и все шестьдесят. Худое подвижное лицо, короткие чёрные волосы с заметной проседью, живые, постоянно-бегающие тёмно-карие узкие глаза. Все движения незнакомцы были резки и порывисты, словно бы он куда-то хронически торопился. Капля случайно-разлитой ртути под порывами сильного ветра, если коротко…
– Ильюшка Озеров, – протягивая для рукопожатия тёмную узкую ладонь, представился саам. – Председатель тутошнего сельсовета…. А ты, стало быть, геолог? Значится, Иван? Как же, звонили недавно из самой Кандалакши. Очень рад…. Помочь надо? Непременно поможем. Проходи, Ваня, в дом. И шоферюгу твоего прихватим с собой. Саамы – народ простой и гостеприимный. Сейчас женщины накроют на стол поесть-попить. Поужинаем. Чайку попьём. А потом всё и расскажешь – без суеты и спешки – как и что…
Низенькая пожилая саамка с ситцевым платком на голове, одетая в пёстрый сарафан в виде просторной юбки на лямках и широкую цветастую кофту, оперативно заставила прямоугольный самодельный стол разнокалиберными тарелками и мисками с варёной, жареной, копчёной и вяленой рыбой. Посередине стола женщина разместила две деревянные бадейки с мочёной прошлогодней брусникой и морошкой, а также берестяное блюдо, заполненное тёмно-коричневыми лепёшками неправильной формы. Ассортимент рыбных блюд был солидным: куски варёной щуки, жареная крупная плотва, вяленый хариус, налим холодного копчения, озёрная форель, запечённая в тесте.
Лазаренко осторожно разломил тёмно-коричневую лепёшку, поднёс к носу и, понюхав, поинтересовался
– А почему выпечка пахнет хвоёй?
– Понимаешь, лопари всегда, ещё испокон веков, добавляли в ржаную муку сосновую заболонь, это такой белый внутренний слой сосновой коры, – радушно улыбнулся Илья. – Потому добавляли, что муки всегда не хватало. Сейчас с мукой, спасибо советской власти, всё хорошо, перебоев в снабжении не наблюдается. А, всё равно, добавляют. Привычка, одно слово. Она же – вторая натура. Ты кушай, геолог. Кушай…
Старушка унесла тарелки и миски с недоеденной рыбой, а вскоре вернулась с небольшим кипящим самоваром в руках. Другая саамка, на голове которой вместо платка находилось странное сооружение, отдалённо напоминавшее русский кокошник, принесла пузатый заварной чайник, сахарницу с белыми неровными кусками рафинада, большие эмалированные кружки и несколько очень крупных, уже очищенных от шкурок луковиц.
Озеров, смахивая ладонью с ресниц частные мелкие слезинки, ловко нарезал лук на тоненькие ломтики, разложил эти ломтики по кружкам, залил до половины крутым кипятком, немного погодя добавил крепкой чайной заварки, после чего предложил:
– Разбирайте кружки, дорогие гости! Угощайтесь лопарским чайком!
Напиток получился однозначно забористым: у всех на лбу выступил обильный пот, на глазах навернулись крупные слёзы, отчаянно захлюпали носы. Несмотря на это, лопарский чай воспринимался – соответствующими рецепторами – по-настоящему вкусным. Более того, ощущалось-угадывалось, что он ещё и очень полезный, особенно при лечении различных простудных заболеваний.
Через некоторое время председатель сельсовета отодвинул пустую кружку в сторону, рукавом фуфайки обтёр со лба пот, достал из кармана брезентовых штанов курительную трубку, заранее набитую ароматным табаком, и, раскурив её, приступил к расспросам:
– Так, что надо, уважаемый? Какая нужда привела тебя в наши заброшенные и дикие края? Чем могу помочь?
Иван коротко рассказал о старом геологическом отчёте, обнаруженном в комбинатских архивах.
– Значит, вспомнили, всё же, про Облямбино? – покатав по скулам каменные желваки, огорчился Озеров. – Напрасно, честное лопарское слово…
– Почему – напрасно? И что это – «Облямбино»?
– Озеро такое, тут недалеко. Два с половиной дня пути до него…. Но плохое место, однако. Очень нехорошее. Поганое и неприветливое, короче говоря. Там живёт страшный Злой Дух. Непонятный. У него – голова змеи. Сам очень большой, как пять взрослых оленей вместе взятые…. Что улыбаешься, Ваня? Не веришь? Напрасно. Я сам видел, как Дух годовалого лосёнка утащил под воду. Вынырнул, схватил острыми зубами за ногу и уволок. Бульк, и всё. Только пузыри забегали по воде…. И, вообще. Много людей – на моём веку – ходило к Облямбино. Много. Но мало кто из них вернулся назад. Мало. Почитай, никто…
– А как же полевой отряд геолога Синицына? – напомнил Иван. – Они же вернулись?
– Вернулись, – невозмутимо пуская в потолок сизые кольца табачного дыма, подтвердил Илья. – Инженер, два техника и проводник из наших. В недобром 1935-ом году. Самого Синицына, выслушав очень внимательно, тут же определили в сумасшедший дом, мол, крыша совсем съехала от регулярного и беспробудного пьянства. А остальных арестовали и это…. Как там его? Репрессировали, вот. То есть, отправили – безвозвратно и навсегда – в далёкую Сибирь. За что, интересуешься, репрессировали? За злостный саботаж, понятное дело. Чтобы не смущали честных советских оленеводов глупыми рассказами и несусветными байками.
– А о чём были те байки-рассказы?
– Много о чём. В основном, о всяких подозрительных глупостях, не имевших ни малейшего отношения к строительству коммунизма…. Значит, молодой геолог, тебе надо попасть на берег Облямбино?
– Надо. Начальство приказало.
– Приказ начальства – дело святое. Понимаю…. А Злого Духа с огромной змеиной головой не боишься?
– Я постараюсь быть осторожным, – пообещал Лазаренко. – Ну, очень-очень осторожным…. Так как, товарищ Озеров? Покажешь дорогу?
– Провожу, пожалуй, – помолчав с минуту, решил председатель ловозёрского сельсовета. – Ты же упрямый. Видно по глазам. В любом случае, отправишься в путь…. Но только доведу не до самого Облямбино, а до горного перевала, ближайшего к этому нехорошему озеру. А дорогу обратно сам найдёшь, не маленький.
– Постараюсь…
На маршрут они вышли на рассвете, по холодной утренней росе, в так называемый час волка. Над ловозёрской тундрой лениво клубился рваный молочно-белый туман, через прорехи в котором – тут и там – проглядывали тёмно-бурые приземистые фигурки.