Мутный Лес
Шрифт:
– Намечается досадная нестыковка, – грустил Пётр Исаевич Ворон, главный инженер ГРП. – Не густо у нас с промышленными запасами руды. Откровенно не густо. Лет на десять-пятнадцать, без сомнений, хватит. А что дальше? Комбинат-то строили на века, с советским размахом. Дороги, электрические сети, прочая инфраструктура. Даже целый город – со школами и детскими садами – умудрились построить…. И что теперь? Всё было напрасно? Кто будет отвечать за бездарно истраченные народные финансы? Кто, я вас спрашиваю? Многострадальный Пушкин? Не, я понимаю, что жёсткие и кровавые сталинские Времена остались в Прошлом. Мол, расстреливать – целыми семьями – уже никого не будут. Но, честно говоря, не хотелось бы распрощаться с партбилетом. Неуютно
Молодой специалист по-честному, за три недели, полностью перелопатил архивы и нашёл-таки интересную бумаженцию – рабочий отчёт геологического отряда, возглавляемого инженером Синицыным, по итогам полевого сезона далёкого 1935-го года. В отчёте сообщалось, что при тщательном осмотре-изучении объекта – «Облямбино» были обнаружены выходы медно-никелевой руды. Причём, как следовало из текста, речь шла об очень богатых рудах, аналогичных мончегорским.
– Очень хорошо! Просто замечательно! – обрадовался Ворон. – Молодцом, вчерашний студент! Появился реальный шанс укрупнить местные промышленные запасы. Не из Норильска же, на самом деле, завозить сюда руду? Вот, Лазаренко, и займись данным перспективным делом. Тем более что весна на дворе. Если повезёт, то получишь почётное звание – «первооткрывателя». А это, братец мой, о-го-го. Денежные премии, квартира вне очереди, кандидатская диссертация на автомате. Дерзай, юноша! И удача тебя не оставит…
– А как дерзать-то? – непонимающе нахмурился Иван. – Облямбино – это что? Где оно, собственно, находится?
– Не знаю, – легкомысленно пожал плечами главный инженер. – Но точно известно, что полевой отряд инженера Синицына в тот период работал в ловозёрской тундре. Так что, выезжай, геолог, в саамское село Ловозеро и разбирайся уже на месте, мол, где, что и сколько. Прямо сейчас иди в бухгалтерию, оформляй командировку, получай суточные и полевые. А завтра к вечеру, собрав рюкзак, выдвигайся…
Лазаренко пошёл, оформился, получил, собрал рюкзак и выдвинулся: на электричке добрался до города Оленегорска, там пересел в скорый поезд «Мурманск-Ленинград» и через несколько часов сошёл на железнодорожной станции со звучным названием – «Кандалакша».
Откуда взялось такое гордое и поэтичное наименование? На этот счёт существует одна любопытная и элегантная версия. Мол, в дремучие царские времена, когда Сибирь-матушку ещё плотно не освоили и дорог до неё, хоть и плохоньких, не проложили, многих злодеев-каторжан ссылали сюда, в Северную Карелию да на Кольский полуостров. А когда казённый обоз доходил до местного острога, то с эпатируемых каторжников снимали кандалы. Типа – куда они, болезные, убегут отсюда? Глухомань, ведь, полная кругом. Мать её глухоманистую…. Легенда даже родилась такая: когда добредали усталые каторжане до этого места и от кандалов освобождались, то вздыхали облегчённо: «Всё, кандалам – ша!». Вот, и «Кандалакша» отсюда – со временем – получилась…
Сам населённый пункт? Обыкновенный припортовый городок-посёлок, каких много на русском севере – бараки, панельные многоэтажки, обшарпанные халупы, железнодорожные и строительные вагончики, приспособленные под временное жильё. Обычное дело, в общем-то. Местами на городских улицах ещё лежал серый снег, но уже отчётливо пахло долгожданной весной, ручьи текли повсеместно, журча светло и звонко.
Достопримечательностей в Кандалакше было ровно две: морской порт, забитый до отказа всевозможными судами и судёнышками, а также место впадения реки Нивы (прошу не путать с Невой), в Белое море. Действительно, очень красивое местечко – с точки зрения ландшафтной эстетики.
Ранним утром Иван вылез из поезда и, забросив за плечи тяжёлый рюкзак, направился в сторону улицы Куйбышева, где располагалось здание рыбоохранной инспекции. Что, собственно, он там позабыл? Чем хотел разжиться? Конечно же, попутной машиной. В советские времена геологи традиционно дружили с рыбоохранителями и, более того, регулярно помогали друг другу. Так, вот, исторически сложилось.
Дорога пролегала вдоль морского побережья, и Лазаренко от души поглазел на кандалакшский порт. То есть, на неуклюжие сухогрузы, загружаемые какой-то местной рудой (то ли апатитовым концентратом, то ли чем-то аналогичным), а также на непрезентабельные рыбацкие баркасы, выгружавшие на берег холщёвые мешки и деревянные ящики с пикшей, навагой и камбалой.
Непосредственно за портом располагалось устье реки Нивы. Здесь речные воды вливались в море с достаточно большой скоростью, создавая островки и целые архипелаги бело-розоватой пены, разносимые морскими течениями и капризными северными ветрами в разные стороны. Над бурными струями реки, врывавшимися в морскую стихию, взволнованно кружили шумные стаи упитанных чёрно-белых чаек, то тут, то там из воды выпрыгивали мелкие рыбёшки, по всей акватории морской губы, обгоняя друг друга, увлечённо сновали рыбацкие лодки всевозможных фасонов и размеров.
– Беломорская сельдь подошла к берегу, – охотно пояснил старик в облезлой ушанке. – Полгорода, почитай, собралось. Все дельные мужики сбежались, взяв на работе отгулы. Как же иначе? Селёдка – для настоящего помора – второй хлеб…
С попутной машиной никаких проблем не возникло, и уже через пару часов Иван, забросив рюкзак под брезентовый тент кузова, катил в нужном направлении.
Двигатель старенькой полуторки гудел надсадно и тоскливо, словно бы раздумывая: – «А не стоит ли мне помереть – раз и навсегда? Ну, его, этот несправедливый и скучный Мир. Пусть неблагодарные и глупые людишки сами прут на Крестовский перевал свою железную колымагу…».
– Этот перевал пользуется у местных мужиков дурной славой, – ловко управляясь с баранкой, вещал пожилой разговорчивый водитель. – Ранней весной и поздней осенью – место страшное, бьются здесь машины десятками за один раз. Внизу стоит плюсовая температура, а на перевале – минус. Пройдут осадки какие: сильный дождь, например, или просто туман осядет обильной росой, вот, коварная ловушка и готова. Следует на перевал колонна гружёных лесовозов, держа приличную дистанцию между машинами. И, вдруг, передний выезжает на гололёд, но ничего – со скрипом, но проезжает дальше. За ним и остальные лесовозы. Метров через двести гололёд превращается в голимый лёд: передний останавливается, буксует и постепенно скатывается под колёса второму, тому тоже деваться некуда – начинает сдавать вниз. За ним – третий. За третьим – четвёртый…. Но сдают-то лесовозы назад не строго по прямой, косоротит их постоянно на скользком льду, разворачивает поперёк дороги. А тут, как назло, с перевала спускается одинокая вахтовка. Не затормозить ей, старенькой, на скользком дорожном полотне. Ну, никак. Вот, и врезается со всей дури в развёрнутый лесовоз, и покатились все машины вниз со страшной силой, огненная полоса видна километров за пятнадцать…. Лётчики же, будучи натурами художественными и романтичными, между собой называют Крестовский перевал – «Барыней». Мол, сверху всё это здорово напоминает грудастую дебелую бабу, лежащую на спине…
Наконец, машина, надсадно хрюкнув, выбралась на перевал.
– Терский берег, – с гордостью в голосе объявил шофёр. – Прошу любить и жаловать.
Справа хорошо просматривался широкий залив Белого моря, усеянный многочисленными длинными островами, вытянутыми с юго-запада на северо-восток. Слева нестерпимо сверкала на солнце белая гладь большого озера, покрытого последним льдом. Прямо по курсу была отчётливо видна узкая неровная полоска земли, зажатая между морем и озером, по которой и змеилась дальше их раздолбанная грунтовая дорога…