Муза художника
Шрифт:
С тех пор появились новые павильоны, но полностью оснащенная точная копия королевского линкора по-прежнему стоит на якоре в озере, достаточно большая, чтобы вмещать и сцену, и зрителей, пожаловавших на эстрадное представление. Садовые дорожки вьются от озера к верхней части парка, где находятся карусель и лабиринт тиров, палатки с азартными играми и силомерами, а также закусками и напитками.
В эти дни прогуливаться по дорожкам, проложенным между подстриженными газонами и клумбами, кажется чем-то привычным и обыденным. Играя на духовых инструментах, церемониальным маршем проходят юноши в красных мундирах и медвежьих шапках. Легко одетые люди угощаются фруктовым мороженым и потягивают чай из фарфоровых чашек.
Вспоминаю
— До того как они построили парк, тут было поле боя, — произнес Свен нарочитым басом, чувствуя мой трепет и играя на нем, так как это, должно быть, давало ему ощущение власти. — Северина, а ты знаешь, что после того, как стемнеет и все разойдутся по домам, выходят духи мертвых солдат и катаются на карусели?
Думаю, тот же трепет я испытала снова в девятнадцать лет (с некоторым удивлением, поскольку считала себя взрослой), когда приехала в Париж: настолько все в этом городе — здания, улицы, транспорт — казалось более крупным, стремительным, шумным и грязным, чем то, с чем я сталкивалась раньше. Я все время должна была подбирать юбки, чтобы они не волочились по грязным мостовым. Под серыми шпилями массивных каменных сооружений лениво бродили вульгарно одетые и накрашенные женщины легкого поведения; неуклюжие омнибусы, запряженные тройками лошадей, наезжали на уличных артистов, прилавки, ряды книготорговцев, расположившиеся вдоль берегов мерцающей серым и желтым реки. Весь этот поток постоянно меняющихся впечатлений, а также физическое давление напирающих толп на протяжении многих недель расшатывали мои нервы даже во сне. Разумеется, со временем я привыкла к окружающей действительности, и старый добрый Копенгаген по возвращении даже стал казаться мне каким-то сонным царством. Так что Тиволи, символ захватывающего приключения для маленькой девочки, сегодня представляется мне каким-то старомодным, под стать моим благоразумным землякам, которые степенно прогуливаются по нему.
— Ну что ж, Северина, — провозгласила Сусси, когда парковые дорожки вывели нас к китайской пагоде, очаровывающей своими расположенными друг над другом квадратными крышами с лихо вздернутыми вверх краями.
Она произнесла это в свойственной ей властной манере, которую сама даже не осознавала.
— Разреши мне угостить тебя чашечкой чая с пирожным и оставить ненадолго наслаждаться парком в одиночестве, пока я займусь одним маленьким дельцем. Можешь назвать это чистым безумием.
Сусси скосила взгляд в мою сторону, желая посмотреть, как я отреагирую. Честно говоря, сложно было понять, ждала ли она от меня вопросов относительно своих намерений, рассчитывая, что я, как женщина, умудренная жизненным опытом, выкажу участливое любопытство, или же предпочитала, чтобы я вела себя так, словно ничего не подозреваю о ее «дельце». Прежде чем из тех вариантов, что крутились в моей голове, я сумела выбрать подходящий, Сусси рассмеялась мне в лицо и пошла прочь. Наверное, не стоило смотреть, но я заметила человека, ожидавшего ее под деревьями. Это был старший сын советника Алстеда, недавно отметивший свое девятнадцатилетие; семья прочила ему блестящую морскую карьеру, и он уже успел обзавестись репутацией дамского угодника. Когда моя красивая подруга приблизилась к нему в лучах солнца, он протянул ей руку. Я придвинула стул поближе к столу, отгородившись от прохожих, и больше часа медленно поглощала чай с пирожным, пока Сусси не вернулась.
Каково главное качество друга? В себе я всегда ценила верность и лояльность по отношению
Когда Сусси наконец вернулась — одна, слава богу! — она уже не так светилась от счастья. Подруга взяла меня за руку, мы вышли из парка и снова забрались в экипаж ее мужа, чтобы отправиться домой. Задумчивая, даже мрачная, Сусси спросила, не могу ли я ее выслушать.
— Конечно, расскажи о своих малышах, — сказала я и поняла, что эти слова медленно оформлялись в моей голове в течение всего того времени, которое я провела по ее милости наедине с собой.
Сусси была поражена.
— Да ты ведьма! Это как раз то, о чем я хотела поговорить! — воскликнула подруга, и, если только она не блестящая актриса, я могла бы заключить пари, что ее слова были искренними. — Ох, я могу рассказать об этом только тебе, моя дорогая. Я начинаю бояться, что просто не испытываю к ним тех чувств, которые должна испытывать мать. Все это так тяжело. Маленький Карл плохо берет бутылочку с молочной мукой — знаешь, это лучшее средство, разработанное учеными в лабораториях Швейцарии, — и поэтому не растет как следует; он все время плачет и никогда не бывает доволен. Это так утомительно, так мучительно! Я не знаю, как мне с ним обращаться; а моя маленькая принцесса постоянно сердится; ей не нравится, что в доме малыш, от него, мол только шум и хлопоты. Не знаю, как мне жить дальше, моя дорогая. Мне кажется, я напрочь лишена материнских чувств.
— Вряд ли я та, кого стоит спрашивать о материнстве, — сказала я ей, стараясь сохранять тон беззаботным, как недавно делала она. (Сусси ничего не знает о необычных условиях нашего брака, которые поставил Виктор.) — Конечно, твои малыши особенные, но я уверена, им на пользу пойдет все то, что помогает обычным детям.
— Наша старая кухарка — та, которую я привела с собой из дома родителей, — говорит, когда дети в деревне так плачут, это значит, что они просят материнского молока, — произнесла Сусси, понизив голос и склонившись ко мне. — Но от меня ведь не могут ждать… Ни одна леди не станет портить фигуру подобным образом! Вскоре после родов я спросила мужа, не стоит ли нам отослать ребенка к кормилице, но он и слушать не захотел о том, чтобы его сына растили невежественные простолюдины. Честно говоря, какая-то кухарка не имеет права разговаривать с леди подобным образом. Но все-таки она знает меня с самого детства. Как это объяснить… иногда я чувствую… — Она запнулась, а затем продолжила еще тише: — Скажи, Северина, ты помнишь то место за собором Парижской Богоматери, которое омывается со всех сторон водой и откуда они вытаскивают тела утопленников? Тех, кого ограбили и бросили в реку, или тех, кто, возможно, не нашел в себе сил жить дальше. Отвратительная, пугающая оборотная сторона Парижа, которой художники пользуются на занятиях по анатомическому рисованию. Иногда у меня бывают кошмары об этом.
Чтобы отвлечь подругу от нездоровых мыслей, я обращала ее внимание на разные здания, мимо которых мы проезжали в экипаже, и рассказывала о наших общих знакомых. Но конечно, я помню морг. Эти тела невозможно забыть. Их сотнями вытаскивают из воды каждый год. Лицо Сусси стало белым как смерть лишь при мысли о них. Но какое отношение это имеет к ее сегодняшней жизни, красивому дому и детям? И ее воспоминания о Париже, и ее теперешняя жизнь важной дамы кажутся полной противоположностью моим собственным. Чтобы оставаться подругой Сусси, я могу разделить лишь некоторые моменты ее жизни.