Музей невинности
Шрифт:
Я держал руку Фюсун в своей руке и понимал, что мое ощущение покоя и красоты передается от меня и ей. Как уставшее, покорившееся животное, её прекрасная левая рука лежала под моей правой, поймавшей её, накрывшей, грубо навалившившейся, словно пленившей. Целым мир, вся вселенная вместились в меня. В нас.
— Давай еще потанцуем! — предложил я.
— Нет...
— Почему?
— Мне не хочется! — сказала Фюсун. — Мне нравится просто сидеть, как сейчас.
Я улыбнулся, поняв, что она имеет в виду наши руки. Время словно остановилось, и мне казалось, будто мы сидим так уже много часов, хотя будто только что пришли. На мгновение я даже забыл, зачем мы здесь находимся. Потом, когда осмотрелся,
— Французы ушли.
— Они не французы, — возразила Фюсун.
— Откуда ты знаешь?
— По номерам их автомобиля. Они из Афин.
— Где ты видела их машину?
— Сейчас ресторан закроют, пойдем отсюда.
— Мы так хорошо сидим!
— Ты прав, — сказала она серьезно.
Мы еще какое-то время просидели, держась за руки.
Она правой рукой вытащила из пачки сигарету, ловко прикурила её одной рукой и, улыбаясь мне, медленно выкурила до конца. Мне показалось, что это тоже длилось много часов. У меня в голове уже начался новый фильм, как вдруг Фюсун высвободила руку и встала. Я пошел за ней. Глядя на её спину в красном платье, я очень аккуратно, ни разу не споткнувшись, поднялся по лестнице.
— Твой номер в другой стороне, — напомнила мне Фюсун.
— Сначала я доведу тебя до твоего номера. Передам матери.
— Нет, иди к себе, — прошептала она.
— Я расстроен. Ты мне не доверяешь. Как ты собираешься провести со мной всю жизнь?
— Не знаю, — шепнула она. — Давай, иди к себе.
— Какой прекрасный вечер, — мне не хотелось расставаться. — Я так счастлив. Поверь мне, отныне каждая минута нашей жизни будет такой.
Она увидела, что я приблизился к ней, чтобы поцеловать, и, опередив, обняла меня. Я поцеловал её так крепко, как мог. Почти насильно. Мы целовались долго. На мгновение я открыл глаза и увидел в конце узкого темного коридора с низким потолком портрет Ататюрка. Помню, что между поцелуями умолял Фюсун прийти ко мне.
В одном из номеров раздался предупредительный кашель. Послышался шум ключа в замке. Фюсун вырвалась из моих рук и исчезла.
Я безнадежно смотрел туда, где только что была она. Потом пошел к себе в номер и, не раздеваясь, рухнул на постель.
78 Летняя гроза
В номере было не очень темно, свет от огней дороги на Эдирне и заправки попадал через окна. Кажется, вдалеке виднелся лес. Мне показалось, что где-то сверкнула молния. Мой разум был открыт всему миру, всему на свете.
Прошло много времени. В дверь постучали. Я встал открыть. Это была Фюсун.
— Мать заперла дверь, — сказала она.
Она пыталась разглядеть меня в темноте. Взяв за руку, я втянул её в комнату. Мы легли в одежде на кровать, и, обняв, я прижал её к себе. Она прильнула, как испуганный котенок, уткнувшись лицом. И обняла с такой силой, будто от этого зависело, будем ли мы счастливы. Казалось, что если я её немедленно не поцелую, как сказочную принцессу, мы оба умрем. Мы долго и страстно целовались, пытались стащить с неё измятое красное платье и вдруг, застеснявшись скрипучего пружинного матраса, остановились; меня сильно возбудили её волосы, упавшие мне на грудь и на лицо.
От большого количества выпитого, от волнения и напряжения я замечал лишь отдельные мгновения, и не сразу, а лишь только много времени спустя после того, как их проживал. То, чего я ждал столько лет, стремление отныне начать жить, не теряя ни секунды, невероятность самого счастья в этом мире, удовольствие, которое мне полагалось получать от физического соития, все то неповторимое, что, блеснув, тут же исчезало, — перемешалось и сложилось в одну картину. Казалось, происходившее со мной было вне моего контроля, но, будто во сне, я полагал, что могу все это
Помню, мы оказались под простыней, а моя кожа пылала, касаясь её. Я очарованно заметил, что сейчас переживаю многие воспоминания о наших ласках девятилетней давности, о которых я забыл и даже не знал, что забыл. Желание счастья, на много лет задавленное во мне, соединилось с чувством победы и радостью — я добился, чего хотел (даже обхватил её соски своими губами!), — и придало четкость всему, что я переживал, смешав мгновения и удовольствия. Размышляя о том, что я её наконец заполучил, с восхищением и нежностью воспринимал все, что Фюсун делала: каждый её любовный стон, то, как по-детски она обняла меня, как на мгновение блеснула её бархатистая кожа. Хорошо помню один бесподобный момент: Фюсун села ко мне на колени, и в свете от фар приближавшегося с грохотом грузовика (глубокий и сильный гул его усталого мотора вторил нам) мы радостно заглянули друг другу в глаза. Потом на улице неожиданно поднялся сильный ветер, все задрожало, послышалось, что где-то поблизости хлопнула дверь, листья деревьев за окном зашелестели, будто хотели прошептать нам свои тайны. Фиолетовая молния, сверкнувшая вдалеке, на мгновение озарила комнату.
Пока мы все с большей страстью любили друг друга, наше прошлое, наше будущее, наши воспоминания и быстро нараставшее удовольствие сливались в одно целое. Пытаясь сдерживать крики, мы, обливаясь потом, «дошли до конца». Я был доволен всем: миром, своей жизнью. Все было прекрасно и наполнено смыслом. Фюсун сильно обняла меня, положила голову мне на плечо, и, вдыхая её прекрасный аромат, я заснул.
Много времени спустя во сне я увидел несколько картин счастья. Во сне я видел море, оно было, как в детстве, ярко-синего цвета. Воспоминания о счастливом времени... Я катаюсь на лодке, несусь куда-то на водных лыжах, мы отправляемся на рыбалку летним вечером, лето в Суадие. Предвкушение нового счастья наполнило меня приятным нетерпением. Морские волны в моем сне будто бы подстегивали его, напоминая о предвкушении счастья, как в начале каждого лета. Между тем над нами поплыли ватные белые облака, одно из них почему-то оказалось похоже на моего отца; потом я увидел корабль в океане, тонувший во время бури, несколько черно-белых картинок, словно из детских комиксов, какие-то еще неясные фрагменты прошлого и воспоминания — темные, пугающие. Они были приятны, словно забытые, вновь найденные фотографии. Перед глазами проплыли виды Стамбула, как в старых турецких фильмах, его улицы под снегом, запечатлевшиеся на черно-белых открытках.
Сон учил меня никогда не забывать о счастье и жить с удовольствием, наслаждаясь этим миром.
Затем задул сильный ветер, и все картины исчезли. У меня замерзла мокрая от пота спина. От листьев акаций с улицы, казалось, струился свет, они продолжали шелестеть на ветру. Ветер усилился, и шорох листьев превратился в угрожающий гул. Затем долго гремел гром. Он был таким сильным, что я проснулся.
— Я так хорошо спала, — Фюсун поцеловала меня.
— Долго я спал?
— Не знаю, я тоже недавно проснулась от грома.
— Ты испугалась? — спросил я, обнял её и притянул к себе.
— Нет, не испугалась.
— Сейчас пойдет дождь...
Она положила голову мне на грудь. В темноте мы долго смотрели в окно. Покрытое тучами небо то и дело освещалось розовато-лиловыми вспышками молний. Автобусы и грузовики продолжали ехать по дороге Стамбул-Эдирне как ни в чем не бывало, не замечая бушующей бури, но мы её прекрасно видели.
Прежде чем шум проезжавших автомобилей становился слышен, в комнату попадал свет их фар и, беззвучно увеличиваясь на стене справа от нас, ярко освещал все предметы и нас, а когда слышался шум самой машины, свет менял форму и исчезал.