Музей невинности
Шрифт:
В начале зимы, в один из холодных и грустных дней в летнем доме, Сибель сообщила, что собирается поехать с Нурджихан в Париж на Рождество. Нурджихан собиралась сделать во Франции кое-какие покупки и закончить некоторые дела до помолвки и свадьбы с Мехмедом. Я не стал отговаривать и даже наоборот — подбадривал. Да и пока Сибель будет в Париже, можно было приложить все силы к поискам Фюсун, перевернуть вверх дном весь Стамбул и, если не получится найти её, избавиться от боли, сковывавшей мою волю, чтобы жениться на Сибель, когда она вернется. Сибель восприняла мои ободряющие речи с подозрением, но я сказал, что разлука пойдет нам обоим на пользу, а когда она вернется, мы продолжим с того места, на котором остановились. Слово «свадьба» в своей речи я употребил несколько раз, не делая, впрочем, на него сильного акцента.
Я все еще искренне думал жениться на Сибель, которая, в свою очередь, не оставляла надежд на перемены к лучшему, пока она будет далеко, и что, вернувшись из Парижа, она обнаружит меня «выздоровевшим» и «выздоровеет» сама.
Провожать их в аэропорт мы поехали вместе с Мехмедом. Приехали рано, немного посидели все
Ночью летний дом показался мне невыносимо пустым и печальным. Теперь, в одиночестве, я впервые слышал не только разные голоса скрипевших на все лады досок, но и стоны моря. От порывистого северо-восточного ветра завывал каждый угол. Волны по-прежнему бились о бетонную пристань с терассой, но звук их изменился. Как-то, лежа в кровати в стельку пьяный, я под утро заметил, что рыбак с сыном не приплывают уже давно. Та часть меня, что всегда сохраняла способность мыслить реалистично и честно, доложила, что очередной период моей жизни закончен. Но другая часть меня, панически боявшаяся одиночества, всем своим существом отказывалась признавать эту истину.
44 Гостиница «Фатих»
На следующий день я встретился с Джейдой. Она передавала Фюсун мои письма, а я взял на работу в бухгалтерию «Сат-Сата» одного её родственника. Поэтому был уверен, что смогу надавить на неё и получу адрес Фюсун. В ответ на мои настоятельные просьбы Джейда загадочно молчала. Лишь обмолвилась, что встреча с Фюсун не принесет мне счастья; сказала, что жизнь, любовь и счастье — очень сложные вещи; что каждый делает все возможное, чтобы защитить только свое счастье. Говоря это, она время от времени нежно поглаживала свой сильно раздувшийся живот. Джейда чувствовала себя счастливой — сразу было видно, что муж во всем ей потакал.
Я не смог добиться от неё ничего — ни мольбами, ни угрозами. Тогда в Стамбуле не существовало частных сыскных бюро, какие показывали в американских фильмах, поэтому проследить, куда она ходит, не представлялось возможным. У отца работал охранник, Рамиз, который иногда выполнял всякого рода тайные поручения. Я попросил его деликатно заняться расследованием кражи, которая якобы произошла у меня в конторе, и поручил разыскать Фюсун, её отца и тетю Несибе, однако Рамиз пришел с пустыми руками. Я обратился к моему дяде Селями-бею, отставному комиссару, долгие годы занимавшемуся тем, что выслеживал преступников, помогал нашим товарам проходить таможню и улаживал наши проблемы с налоговой полицией. Он тоже пытался разыскать отца Фюсун через районные бюро гражданской регистрации, отделения Управления безопасности и даже через квартальных старост, но поскольку отец Фюсун на учете в полиции не состоял, найти его не удалось. Я вспомнил, что перед выходом на пенсию он преподавал в двух лицеях — района Вефа и Хайдарпаша, и под видом бывшего ученика неведался туда, однако тоже ничего не смог разузнать. Пытался я разыскать Фюсун, выясняя, кому из дам в Нишанташи и Шишли шьет тетя Несибе. Конечно, спрашивать что-то у матери я не мог. А Заим от своей матери узнал, что услугами портних теперь мало кто пользуется. Он тоже через знакомых разузнавал о портнихе Несибе, но безрезультатно. Все эти неудачи лишь усиливали мои страдания. Целыми днями я просиживал у себя в кабинете, а во время обеденного перерыва уходил в «Дом милосердия», ложился на нашу с Фюсун кровать, клал рядом вещи, которых она касалась, и старался почувствовать себя счастливым. Потом иногда возвращался на работу или садился в машину и колесил по улицам Стамбула, надеясь где-нибудь повстречать Фюсун.
Тогда мне и в голову не приходило, что много лет спустя я буду с удовольствием вспоминать эти поездки, во время которых объезжал множество кварталов, улиц и площадей. Так как призрак Фюсун теперь стал являться мне в далеких от центра районах вроде Вефа, Зейре-ка, Фатиха и Коджа-мустафа, то я перебирался через Золотой Рог и колесил там. Не спеша, с сигаретой в руке, проезжал по узким, выложенным брусчаткой извилистым улочкам в ямах и ухабах, когда вдруг передо мной на мгновение не возникал призрак Фюсун. Тогда я немедленно останавливал машину, выходил, осматривал очередной бедный квартал и думал, как же он прекрасен, раз она здесь живет. Улочки, посреди которых усталые пожилые женщины в платках стирали белье или чистили посуду, где местные повесы внимательно разглядывали каждого чужака, гонявшегося по их кварталу за призраком, а безработные дремали по кофейням за газетой и пахло углем от печных труб, были для меня почти священными. Убедившись, что женщина, за которой я следил довольно давно, не Фюсун, я продолжал изучать очередной квартал, ведь если мне показался её силуэт, значит, Фюсун должна быть где-то рядом. Меня совершенно не заботили и не пугали угрожающие надписи политического свойства, лозунги, как тогда говорили, различных политических «ячеек» и организаций, которыми был испещрен старинный, двухсотлетней давности гладкий мрамор давно пересохшего чешме [13] посреди квартальной площади, в чаше которого вылизывали себя уличные кошки. Я лишь верил всем сердцем, что Фюсун только что проходила здесь, и мне казалось, будто я движусь по сказочному городу, где меня в конце пути ожидает счастье. Я чувствовал, что должен идти вперед, не отступая ни на шаг, сесть у окна в кофейне и во все глаза смотреть и смотреть на улицу, чтобы не
13
Чешме — источник.
Вскоре я перестал бывать на вечеринках моих друзей из общества, в дорогих ресторанах Нишанташи и Бебека. Бедняга Мехмед, который с отъездом Нурджихан жаждал встречаться со мной каждый вечер и почитал меня своего рода товарищем по несчастью, порядком надоел мне своими бесконечными разговорами на тему «что там делают сейчас наши девочки». Если мне удавалось избавиться от него и отправиться куда-нибудь одному в бар, он все равно находил меня и долго, с горящими глазами, в подробностях рассказывал о последнем телефонном разговоре с Нурджихан, а мне от этого становилось не по себе, потому что всякий раз, когда я звонил Сибель, нам не о чем было говорить. Иногда мне, конечно, хотелось, чтобы она оказалась рядом, но я так устал от чувства вины перед ней, от ощущения обмана, что без неё мне было гораздо легче. Избавившись от необходимости постоянно изображать «выздоровление», я надеялся по-настоящему стать вскоре таким как прежде. Это спокойствие вселяло в меня некую уверенность, и, разыскивая Фюсун по бедным кварталам Стамбула, я злился на себя за то, что не догадался прийти раньше на эти старые прелестные улицы. Помню, как сожалел, что не отменил помолвку, что никак не решаюсь расторгнуть её, что всегда во всем опаздываю...
Наступила середина января, до возвращения Сибель из Парижа оставалось две недели, когда я собрал чемодан и переселился в одну маленькую гостиницу на полпути между Фатихом и Карагюмрюком (её крохотную вывеску, раздобытую мною много лет спустя, а также ключ с фирменным брелоком и анкету постояльца я поместил в музей моих странствий). В эту гостиницу я случайно зашел накануне вечером, когда вновь искал Фюсун по улицам, переулкам, лавкам и кофейням Фатиха, в кварталах, спускавшихся к Золотому Рогу, и внезапно хлынул дождь. В тот январский день все послеобеденное время я провел за тем, что заглядывал в окна заброшенных каменных домов, оставленных покинувшими город греками, и старинных, еле стоявших деревянных особняков с осыпавшейся со стен краской. Картины нищеты обитавших там многодетных семейств, их разговоры, крики, ругань, слезы и смех невероятно утомили меня. Стемнело рано, мне захотелось как можно скорее выпить, и, чтобы не перебираться на противоположный берег Босфора, я поднялся вверх по улице и неподалеку от главного проспекта Фатиха заметил новую пивную. Еще не было и девяти, когда я, сидя среди других мужчин, выпивавших под монотонное бормотание барного телевизора, уже был в стельку пьян от водки с пивом. И тут, выбравшись на улицу, понял, что забыл, где оставил машину. Шатаясь, долго брел под дождем по грязным темным улицам, думая не столько о потерянной машине, сколько о пропавшей Фюсун и моей потерянной жизни, и чувствовал прилив счастья уже от одного того, что мечтаю о ней. Около полуночи я набрел на гостиницу «Фатих», снял номер, поднялся наверх, упал в кровать и заснул.
Впервые за много месяцев я погрузился в крепкий, беспробудный сон. Последующие ночи, проведенные в этой гостинице, тоже прошли спокойно. Это удивляло меня. Иногда, под утро, мне снились какие-то счастливые сцены детства или ранней юности, а потом я, вздрогнув, просыпался, совсем как было, когда появлялся рыбак с сыном, и пытался немедленно заснуть снова, чтобы вернуться в счастливую, добрую грезу.
Я забрал из летнего дома Сибель все свои вещи, зимние шерстяные носки и костюмы, но отвез чемоданы не домой, а, чтобы не отвечать на любопытные взгляды и удивленные расспросы родителей, прямо в гостиницу. Каждый день ранним утром я, как обычно, уезжал на работу, однако уходил из конторы пораньше и отправлялся бродить по городу. Я искал свою любимую с неистощимым рвением; по вечерам, сидя в очередной пивной, старался не замечать, как ноют ноги. Лишь много лет спустя мне предстояло понять, что дни, проведенные в гостинице «Фатих», и иные схожие периоды моей жизни когда, казалось бы, я невероятно страдал, на самом деле надо признать счастливым временем. В обед я покидал свой кабинет и направлялся в «Дом милосердия», где пытался забыться среди её вещей, находя раз от разу все новые и новые предметы и воспоминания, открывая их неожиданные стороны, и старался тщательнее их беречь; по вечерам выпивал и часами бродил, отуманненый спиртным и мечтаниями, по переулкам Фатиха, Карагюмрюка и Балата, разглядывал сквозь незанавешенные окна дома чужих людей, смотрел, как ужинают вместе счастливые семьи, и часто мне казалось, что Фюсун где-то здесь, где-то рядом, и на душе становилось тепло.
Иногда я чувствовал, что причина этой радости даже не в близостм к Фюсун, а в нечто совсем другом. Здесь, на окраинах города, на грязных улицах бедных кварталов, среди машин, мусорных бачков, на выложенной брусчаткой мостовой, в свете уличных фонарей, рядом с мальчишками, гонявшими полусдувшийся мяч, я постигал суть жизни. Постоянный рост отцовского предприятия, его фабрики и заводы, повышение благосостояния — все это вынуждало нас поступать по-европейски, сообразно нашему положению, однако привело к тому, что мы забыли простые основания жизни, и сейчас на этих грязных улочках я будто искал её утраченный смысл. Шагая, пьяный, наобум по узким переулкам, спускаясь по залитым помоями переходам, я внезапно, вздрогнув, замечал, что на улицах уже нет никого, кроме собак, и с изумлением разглядывал желтый луч света, пробивавшийся на мостовую из-за полураздвинутых занавесок, тоненькие голубые струйки дыма из печных труб, голубоватый отсвет телевизоров, отражавшийся в витринах магазинов и окнах домов. Образ одного из этих темных переулков ожил у меня в памяти на следующий вечер, когда мы с Заимом сидели за ракы с рыбой в пивной на рынке в Бешикташе, словно желая защитить меня от притяжения иного мира, о котором рассказывал мне мой друг.