Шрифт:
Юрий ЩЕРБАТЫХ
МУЗЕЙ
памяти Говарда Лавкрафта
"...между нашим миром и тем потусторонним миром
теней, куда уходят души умерших, есть незаметное, еле
обозначенное пространство.
Иногда бывает так, что существа из двух миров не
умирают окончательно, но, застряв меж границ своих
Вселенных, бьются там, как мухи между оконными стеклами.
Случается, что в стекле обнаруживается еле заметная щель,
и тогда мухи вылетают наружу... или попадают в комнату...
или не мухи..."
Из комментариев доктора Г.Эрмитейджа
ко второй части "Некрономикона".
Рукопись, выдержки из которой я хочу предложить вашему вниманию, не дает мне покоя вот уже несколько месяцев со дня
Поэтому после долгого колебания я решился на опубликование содержимого "кожаной тетради", как я ее называю, хотя кожаным был только переплет, а страницы... я так и не понял, из чего они были изготовлены. Возможно, что это лишь необычный сорт глянцевой бумаги, хотя своей мягкостью и нежными особенностями фактуры сей материал напоминал скорее шелковую ткань... Впрочем я отвлекся от линии своего повествования. И все же прежде, чем я перейду к изложению рукописи, я хотел бы пролить свет на историю моей встречи с таинственным манускриптом.
Стояло раннее апрельское утро, когда, пригибаясь под тяжестью здоровенного рюкзака я быстро шел по чистеньким улочкам Ист-Кройдена, стремясь успеть к 6-часовому поезду, идущему до вокзала Виктория. Самолет на Москву улетал в 9:55, и дешевый билет типа АПЕКС не давал мне права на опоздание или замену рейса. Я пробыл в Англии две недели, и дальнейшее пребывание в сей гостеприимной стране не входило в мои ближайшие планы из-за скудости денежных средств.
После быстрой ходьбы я почувствовал, что изрядно устал, и присел на край кирпичного парапета немного передохнуть. Было довольно прохладно. Поеживаясь от холода я окинул взглядом давший мне приют район, в который мне не скоро суждено вернуться. Приземистая двухэтажная католическая школа, вычурный особняк местного эскулапа с солидной бронзовой табличкой у калитки, старинная пивная под спортивной вывеской "Игроки в крикет" - все это переходило из разряда реального окружения в мерцающие образы моей памяти.
Еще не полностью рассвело, и темно-синий свежий утренний воздух был наполнен запахом цветущего миндаля, деревья которого в изобилии росли вдоль тротуара. И вдруг в эту первозданную свежесть грубым диссонансом вторгся резкий неприятный запах, источник которого, казалось, был где-то рядом.
Сейчас, спустя полгода, я пытаюсь вспомнить, на что он походил, и не могу найти подходящих аналогий. Обычные сравнения типа "испорченное мясо" или "ядовитые химикалии" здесь неуместны. Может быть, "протухшие яйца"? Пожалуй, элемент сероводорода там был, но не более, чем элемент. Такое зловоние редко встречается в обычной жизни. В целом ощущение было такое, что в нос мне ударила струя газового баллончика, и это было тем более непонятно, что улицы в тот час были совершенно пустынны. Даже автобусы еще не ходили, что кстати и объясняло мою прогулку с тяжеленным рюкзаком. Впрочем запах исчез так же быстро, как и возник, оставив после себя еле уловимый, но устойчивый след, вызывавший ощущение тревоги и дискомфорта, но не действующий на органы обоняния столь ошеломляюще, как первоначальное зловоние.
Забыв, что я нахожусь в чопорной Англии, я по русской привычке встал и огляделся, чтобы посмотреть, не вступил ли я по неосторожности в кучу дерьма. Тогда-то я впервые и увидел рядом с собой ту самую тетрадь, о которой веду речь. Когда я взял ее в руки, она была чуть тепловатой на ощупь, и показалось мне весьма тяжелой.
Будучи заядлым библиофилом, я сразу обратил внимание на кожаный переплет и особенную природу бумаги. С первого момента почувствовав необычность своей находки, я вопросительно огляделся вокруг, ища хозяина книги, и, не найдя никого, кому она могла бы принадлежать, осторожно раскрыл обложку. Неровные строки убористого рукописного текста заполняли ее страницы, временами неожиданно обрываясь, а местами полностью исчезая под бурыми пятнами засохшей плотной коркой рыжеватой жидкости, крупные потеки которой порядком испортили рукопись. Начав перелистывать манускрипт, я ощутил потрескивание статического электричества на кончиках пальцев, что заставило меня инстинктивно захлопнуть тетрадь и задуматься.
Я очень спешил, времени было в обрез, и нужно было срочно решать, что делать с найденной рукописью. Оставить ее на месте, сдать в полицию, отнести в бюро находок? Я не знал, на что решиться... Бросить столь таинственно попавший мне в руки манускрипт я не мог - это мне не позволяло врожденное чувство любопытства и страсть к приключениям. Полиция или бюро находок тоже исключались - через полтора часа начиналась регистрация в аэропорту Хитроу на московский рейс, а только одна дорога туда, не считая пересадок занимала более часа. Составление же протокола в полицейском участке, безусловно, привело бы к опозданию на самолет. Поэтому после секундного колебания я засунул кожаную тетрадь в рюкзак и направился к вокзалу.
Позже, по приезду в Россию я с трудом, шаг за шагом прочитал и перевел содержимое рукописи, и полагаю, что результаты моих исследований должны быть известны всем, кому небезразлична судьба человечества. К сожалению, я не могу представить читателем исчерпывающее содержание манускрипта, ибо часть страниц была в самом начале уже безнадежно испорчена, а отдельные пассажи текста я просто не смог перевести, во-первых, из-за плохого почерка автора, а, во-вторых, потому что сам предмет сих странных, а временами просто жутких мемуар, выходил за пределы моих понятий и словарного запаса. Иногда речь шла о вещах, совершенно неизвестных в нашем мире и поэтому не имеющих подходящего эквивалента. Поэтому, я не вполне уверен в том, что Демоны Зла, Черные Призраки Ночи и Духи Священных Могил, названия которых, к примеру, я перевел таким образом, действительно соответствуют тем жутким и странным существам, которых встречал автор рукописи в своих воистину трагических странствиях во Времени и Пространстве.
По мере моей работы по переводу манускрипта, я обратил внимание, что состояние рукописи стремительно ухудшается. В Лондоне она выглядела новой и свежей - казалось, что последние строчки были написаны всего несколько часов назад, а странные, навевающие мрачные ассоциации красные чернила, еще не вполне просохли. Кожаный перелет был совершенно неистрепан и казался мягок на ощупь, а качество необычной тончайшей бумаги было вне всякой критики.
По прошествии же нескольких месяцев книга выглядела как полная рухлядь, а стремительность ее превращений напоминала мне бальзаковскую Шагреневую кожу. Переплет ее был испещрен трещинами, страницы излохматились и стали расползаться на глазах, несмотря на мое сверхосторожное обращение со столь ценным экспонатом чужого мира. Переплет оброс неприятной зеленовато-желтой слизью, которую я аккуратно счищал скальпелем, а от всей рукописи веяло отчетливым запахом разложения, напоминающим запах болот и осенних гниющих листьев. Лишь на прошлой неделе, совершенно случайно мне удалось обнаружить способ восстановления ее состояния, но об этом позже...
Что касается содержания записок, то они, насколько мне удалось понять, принадлежали молодому парню Алану Райсу, уроженцу Лондона, жившему там в 50-60 годы нашего столетия. Впрочем здесь я могу и ошибаться, так как большая часть тетради содержит описание мест и событий, к которым наши знания географии и хронологии не имеют никакого отношения.
Алан рано потерял родителей, погибших в автокатастрофе при сомнительных обстоятельствах, и воспитывался у своей тети по материнской линии. Она работала экскурсоводом в Британском музее, а ее муж - Джон Бридж, разливал пиво в пабе "Игроки в крикет", расположенном недалеко от вокзала Ист-Кройден.