Мужчина без чести
Шрифт:
Но это пока было только мечтами. Доктора не говорили, что всё потеряно, и это здорово утешало, подпитывая мысли. Особенно Беллу. Она выросла в многодетной семье, и двое-трое малышей были для неё само собой разумеющимся. Никто в их роду, никто за всю историю их семьи не мучился с проблемой деторождения, как она рассказала. Скорее, всё было наоборот.
Потому её очень угнетало происходящее. И очень расстраивало. Иногда, после очередного обследования, приходя домой, она забиралась к нему на колени и долго, долго и безутешно плакала. Не жаловалась, не рыдала, не кляла весь мир. Просто плакала. Тихо
Эдвард ещё раз смотрит на лилии. На эти прекрасные цветы невообразимого цвета, на их стебли, бутоны… и знает, что скажет Белле на ухо сегодняшней ночью, когда она по-девчоночьи крепко и доверчиво прижмётся к нему, поправив сбитую простынь: «У тебя все получится».
Внутри переулка становилось всё темнее: свет фонарей за спиной давно потускнел, впереди стоящие — своего ещё не дали как следует, а окон с этой стороны домов, как назло, не было предусмотрено. Сплошные кирпичи и камешки на земле, местами разорванные неровным полукругом самой настоящей земли. Летом здесь, наверное, ещё и трава растёт.
Задержав дыхание возле мусорных баков, притулившихся справа, Эдвард почти пересёк их запретную зону, обещающую меньше ста метров до выхода к нужному подъезду, когда из-за спины послышался незнакомый голос.
— Есть закурить?
Вопрос довольно простой, и ничего отталкивающего, ничего пугающего, по сути, быть в нём не должно, но в переулке зазвучал он жутковато. Эхом отдался от стен, завис где-то между грязными кирпичами. И, если признаться, немного напугал. Хотя обычно страха за собой Эдвард не замечал вовсе. Одна боязнь была в его жизни — расстаться с Беллой. Ещё в тот день, когда увидел её на цветочном празднике в крытой повозке — исполняла роль лесной феи для детского карнавала — понял, без кого ни за что не сможет прожить.
— Я не курю, — с некоторым опозданием и немного глухо отозвался он, на мгновенье остановившись. Не оборачиваясь, мотнул головой. И намеревался идти дальше…
— А может, всё-таки попробуешь? — донеслось вслед; вызывающе, даже с издёвкой.
Говорили определённо возле мусорников. Не стоял же этот мужчина (судя по тембру, женщиной незнакомец быть никак не может) прямо на стене, как спайдер-мен с того плаката, что неизменно висел в его детской комнате на самом видном месте.
Эдвард сделал вид, что не услышал, но пошёл, почему-то, быстрее, а лилии сжимал сильнее. Неприятное и холодное — куда холоднее мокрых стен — ощущение забралось в самую душу.
— Не вежливо отказываться, когда приглашают.
При всём желании мужчина не сумел бы отойти в сторону: огромная тень появилась перед глазами за мгновенье ока. И голос уже другой, поменявшийся: грубый, низкий. Как в плохих фильмах ужасов.
Грабитель? Маньяк-убийца? С чего бы здесь — район не подходит для обворовывания. Если и встретишь человека на улице после десяти, то лишь по счастливой случайности. Как сейчас, например.
Вопрос лишь в том, для кого такая «случайность» счастливая? Явно не для Эдварда…
Он попытался молчаливо обойти безразмерного истукана, чей пиджак так невыносимо пропах потом и спиртным, но тот не позволил. Запросто, не обращая внимание ни на попытки дать сдачи или отпихнуть от себя, скрутил Эдварда, выгнув вверх обе его руки и прижал лицом
Букет лилий полетел в лужу. Розовые лепестки полностью забрызгало грязью — не отличить от дороги.
— Так дела не делаются, красавчик, — просипел Эдварду на ухо здоровяк, совершенно недружелюбно хмыкнув.
— Деньги слева, — не скрывая отвращения, произнес Каллен, кивая головой в сторону кармана брюк.
Если есть возможность откупиться — так будет лучше. Тягаться силами в планы не входит, а без двух сотен он как-нибудь проживет. Либо деньги, либо руки — выбор неравноценен. К тому же, дома ждёт Белла.
Здоровяк смеётся. Негромко и очень неприятно. Как наждачной бумагой по стеклу.
— Оставь себе. На память.
Оставить?.. А в чём же тогда смысл всего этого?
Внутренности Эдварда неприятно стягивает от предположений, а затем и от действий незнакомца, который всё же пробирается к заветному карману, перехватив его руки другой рукой (что удивительно, то и сейчас хватка такая же крепкая и рывок влево-вправо гарантирует лишь сломанные предплечья). Может быть, передумал? Но нет. Пальцы уже в кармане, а бумажник не трогает. Словно бы что-то…
И тут до Эдварда доходит, что большой и твёрдый предмет, вот уже как пять минут упирающийся в его спину из-за чересчур близкого нахождения горе-грабителя, вовсе не пистолет.
Он хочет закричать; хоть кто-то, но, твою мать, должен услышать! Даже здесь! Даже теперь!..
Не успевает — невообразимых размеров ладонь крепко-накрепко зажимает рот.
*
Две полоски. Две розовые, две идеально розовые, идеально ровные, прямо как на картинке, полоски. На белом фоне их видно слишком хорошо, чтобы списать всё на галлюцинацию. На белом фоне они очевидны.
Белла сидит на полу в ванной, поджав под себя босые ноги и завернувшись в теплое махровое полотенце, и, не веря, глядит на маленький тест, только-только вытянутый из светло-синей упаковки. Пятый по счёту. Пятый за последний час.
Её грудь часто вздымается, не в силах вместить в себя нужное количество воздуха, а широко распахнутые глаза настороженно перебирают все предметы, имеющиеся в уборной, стараясь дать хоть какую-то подсказку, хоть какое-то объяснение, что происходит.
Одна лишь фраза «не может быть» стучит в ушах вместе с кровью.
Одно лишь слово «невероятно» приходит на ум.
Девушка оглядывается на опущенную крышку унитаза, где, перед очередным собратом, выложены ещё четыре похожих вещицы. Разные марки, разная цена, разные названия; общее во всём — лишь точность определения: до 98%, как гласит рекламная упаковка. И на всех две розовые полоски. Как в волшебном сне.
Белла недоверчиво проводит рукой по поверхности теста — не испаряется, добрый знак. Неужели на самом деле?.. Неужели получилось?..
В следующую секунду она уже стоит на ногах. В следующую секунду смотрит на своё отражение в зеркале, занимающем полстены блестящей белой ванной, останавливаясь главным образом на животе. Плоском, как и всегда. Ровном, без единого изъяна. Но ей чудится маленький бугорок. Маленький-маленький, потому и незаметный на первый взгляд. И этот бугорок — ребёнок. Их ребёнок.