Мужчина без чести
Шрифт:
— Я поздравляю тебя, — смущённо добавляет Белла, легонько поцеловав его в щёку, — это абсолютно заслуженно, милый.
Вот как, значит, она узнала. Без розовых лилий, без надлежащего представления, без интригующей паузы…, а света в глазах он не увидел. И больше не увидит. Теперь он последний, кому она будет так улыбаться.
— Ч-что ты сказала ему? — с плохо скрываемым ужасом интересуется Эдвард. Внезапно этот вопрос становится единственно важным. Единственным из того, что связывает с прошлой жизнью, кончившейся так неожиданно. Табун мурашек пробегает по спине, а живот неприятно стягивает.
С замиранием сердца мужчина ждёт, когда услышит хоть что-то. И пусть временной промежуток между его вопросом и ответом жены всего какое-то мгновенье, ему кажется, что проходит вечность.
— Я сказала, что ты болен, — наконец мягко отзывается девушка, погладив его по руке, так сильно вцепившейся в её локоть. — Твой Элиот, кстати, был очень любезен…
Впервые в жизни слово «твой» по отношению к лицу мужского пола коробит Каллена. Совсем некстати он вздрагивает, больно прикусив язык. Но волна страха, к огромному удовольствию, немного затихает. Всего лишь «болен«…
— Л-любезен? .. — пытается отвлечь от того, что только что случилось. Вопрос абсолютно безынтересен, но Белла, кажется, отвлекается.
— Да, — она пожимает плечами, выбирая, видимо, новую разговорную тактику, — наверное, это потому, что у вас в офисе ни одной женщины, Эдвард. Только мужчины…
Невинное рассуждение. Тихое, глупое рассуждение. Слова ни о чем, даже шутка — попытка, по крайней мере. Но на Эдварда они производят неизгладимое впечатление, что для миссис Каллен является настоящим шоком. За секунду он давится воздухом, а уже за вторую, вжавшись в её блузку, плачет. Белла чувствует солёную влагу на коже, а Эдвард — вернувшийся на прежнее место кошмар.
— Эдвард? — непонимающе зовёт она, покрепче обнимая мужа. В голосе сквозит сострадание. — Что случилось? Тебе больно?
— Белла…
— Я слушаю. Я никуда не делась, — возможно, всё дело опять в этом странном страхе, что она пропадет? Как ночью? ..
— Белла… меня… тошнит… — он всё-таки выговаривает. С трудом, то и дело сглатывая горькую слюну, но выговаривает. Договаривает. И, несомненно, ждёт помощи. Как бы унизительно эти слова ни звучали.
Девушка тут же поднимается с колен.
— Сейчас, потерпи пару секунд, — тянется к журнальному столику за так кстати стоящим там тазиком. Жёлтый, за три пятьдесят пять на распродаже в Бронксе. Выудила из кухонных полок ещё ночью, ожидая, что тот позыв был не единственным. А пригодилось только утром…
Эдвард послушно ждёт. Тяжело дыша, с мигом выступившими капельками пота на лбу, но ждёт. Упёршись локтями о пол, кое-как выбравшись из объятий жены, ждёт. И смотрит лишь в одну точку, желая не сдаться раньше времени.
Правда, как только видит таз, организм сам решает, что для него лучше. Терпеть прекращает. Белла едва успевает придержать голову мужчины, дабы не позволить сравняться в местоположении с тазиком, — кажется, что сил у Эдварда и вовсе не осталось.
Его рвёт минуту, может быть, две. Позывы всё не кончаются, заставляя его содрогаться, и с каждым новым движением, с каждым новым «освобождением»
— Сейчас-сейчас, — шепчет Белла, обоими руками удерживая широкие плечи в светлой футболке, — вот так, вот так… будет легче, будет сейчас, потерпи.
Утешает так, будто бы у него есть выбор. Будто бы «терпеть» не всё, что ему остаётся. Эдварда безумно злит тот факт, что варианты отсутствуют. За всю свою жизнь с таким положением вещей он встречался лишь однажды. Лишь в детстве. И больше вернуться тому чёртовому ощущению не позволил.
…В конце концов, в какой-то из моментов, всё действительно кончается, как девушка и обещала. Правда, облегчения почему-то нет. Оно запаздывает.
С трудом удерживаясь в прежней позе, одеревеневшим взглядом смотря на таз, Эдвард часто дышит, то и дело смаргивая слёзы. Вытереть не может — знает, что если оторвёт руку от твердого пола, упадёт. Какая же несправедливость, Господи! Полгода назад покупая это чёртово жёлтое «солнышко», Белла представляла, как будет взбивать в нём карамельный крем для своего фирменного печенья… или, на крайний случай, для ванильных кексов, которые так нравились Эсми…
Очередные мечты растворились в светло-жёлтой желчи. Только что. Без возврата.
— Ч-что это за пятна? — неожиданно спрашивает Эдвард, пытаясь оторвать глаза от таза. Смотрит на свою находку, практически не моргая. На ковре… рядом… теперь. Пятна пытались отчистить, без сомнения, стереть, но это обречено на провал. Уж слишком толстый ворс у фамильного ковра Калленов…
Их цвета не видно, их запаха, благодаря освежителю воздуха с розовым маслом, тоже, но форма и размер вполне недвусмысленно отсылают к вчерашней ночи: то, что поменьше и достаточно круглое, от рвоты. Белла сидела чуть дальше, когда держала его голову. Как раз там и виднеется пятно;, а побольше, с волнистыми краями, возле самой отделки — зацепило лишь частично, большая часть, получается, была на полу — от…
За одно-единственное мгновение, за одну-единственную секунду осознания внутри Эдварда что-то разрушается. Громко, с треском, с ужасающим воем. Отвращение, крепкими когтями вцепившись в глотку, мешает сделать нормальный вдох, а мутнеющий от новых слёз обзор вперемешку с неожиданным жаром, накатившим на него, самое отвратительное из когда-либо испытанных чувств.
Это не стыд и не смущение. Это ЯРОСТЬ и НЕНАВИСТЬ, направленная на самого себя. За все случившееся.
— Неважно, — быстро качает головой Белла, погладив его по спине. Сразу же переводит разговор на другую тему: — Тебе легче? Я принесу воды.
Делает вид, что всё в порядке. Делает вид, что саму не мутит от вида рвоты, от запаха пота и от всего этого вместе взятого. Знает, что права лечь здесь, рядом с Эдвардом, у неё нет. Сегодня точно. И самое главное, что ему это известно тоже.
Мужчина отказывается брать тяжёлый стеклянный стакан — понимает, что за этим последует. Тем более, теперь открылись ещё и новые обстоятельства, прибавляющие желания в который раз прочистить желудок. Белла с трудом уговаривает его хоть на пару глотков. Поступает так, как учила мама. И как всегда удавалось помочь.