Мужчина и Женщина. За порогом Рая
Шрифт:
Это тотальная сила, тотальная власть. И когда мужчина тоскует об идеальной паре, то еще надо бы разобраться, что он имеет в виду. Потому что, не дай бог, реальность ответит на его запрос прямо, непосредственно, он будет бежать от такого счастья, не оглядываясь и очень долго. Женщинам, которые мечтают об идеальной паре, тоже надо разобраться, того ли они хотят. Потому что если реальность ответит на их мечту непосредственно, то придется забыть все — социальное признание, духовное признание и т. д.
Если исследовать имеющийся у женщины в подсознании образ идеального мужчины, то это такой сексуальный гигант, что, пока он на работе, дай бог успеть хоть немного прийти в себя. А если соответственно исследовать идеальный образ женщины, скрытый в подсознании мужчины, то там обнаружится такая стихия, что дай бог не сойти с ума и выжить. И если эти подсознательные проекции станут явными, то они вступят в противоречие со всеми остальными запросами человека. Это еще один источник проблем, потому что если совместить два образа и представить, как бы жили идеальная женщина из мужских грез и идеальный мужчина из женских грез, то нам пришлось бы констатировать, что они просто ничем бы не занимались, кроме секса. Никаких бытовых забот. Идеальный вариант — это королевский отель, номер люкс и — пока не умрем.
Сверхценностное отношение к сексу связано с тем, что это единственный осознаваемый источник удовольствий и наслаждений. И очень часто людям кажется, что именно в этом они проявляют себя как частный человек, как неповторимый индивид. Сюда и нагружается вся проблематика. Кораблик нагружается, нагружается и потом начинает тонуть. Потому я приветствовал и приветствую сексуальную революцию хотя бы в том, что она позволила говорить о сексуальных отношениях более или менее открыто.»
Глава третья
Путеводитель по отношениям
Она торопилась вернуться домой, где ее уже давно ждали дети. Сколько она себя помнила, ее всегда ждали дети. Это были ее дети и не ее, совсем маленькие и уже взрослые, в ее глазах они всегда оставались детьми, и самые взрослые и сильные из них приходили к ней именно тогда, когда ослабевали от жизни и им нужно было место, где их будут любить и жалеть, где их накормят, обогреют и будут им рады.
В ее доме всегда горел очаг, там всегда было тепло и уютно, там было спокойно и безопасно. Всегда, что бы ни происходило снаружи. Грохот урагана казался у этого очага тихим шелестом деревьев, рычание зверей — нежным урчанием домашних животных.
Они приходили к ней за любовью, теплом и силой, иногда вконец измученные, но всегда уверенные в ее неизбывном терпении и всепрощающей и всепонимающей доброте. Она была Матерью им всем. Так было всегда. Это никогда не начиналось, это никогда не могло кончиться. Это было так естественно, как воздух и солнце.
Бывали минуты, когда ей казалось, что у нее не хватит сил на всех, и тогда, как сегодня, она уходила подальше от дома и просила помощи у тех неведомых, но известных ей, которых она никогда не видела, но надежда на встречу с которыми всегда жила в ней, потому что так было заповедано.
Племя, к которому она принадлежала, всегда умело летать, но когда в раннем детстве она заблудилась в глухом лесу, ее нашли люди другого племени, и она, казалось, навсегда забыла, как это делается. Только очень редко, в самых счастливых снах она летала и, казалось, вот-вот вспомнит обо всем, но сон кончался, память не возвращалась, и только тревожное и смутное воспоминание теснило душу и оставляло печаль.
Однажды после такого сна она бродила по холмам вдали от дома и вдруг услышала звук, рожденный из тишины. Он был ни на что не похож и похож на все самое прекрасное в мире одновременно. Звук затих, и она замерла в страхе, что он больше никогда не повторится и она его больше никогда не услышит. Страх был огромен. Почему-то она точно знала, что от этого звука зависит вся ее жизнь. И он повторился. Он был тот же и совершенно другой, подобно тому как каждое утро встает над Землей то же и совершенно другое солнце, как каждую весну распускаются те же, но совершенно другие цветы.
И она вспомнила! Ее племя знало тайну летящего звука и тайну свободы. Чтобы летать, надо было петь, петь, чтобы исчезли страхи и границы, так петь, чтобы исчез певец и осталась только песня, — и тогда начинался полет.
Она вспомнила то, что должна была знать с самого рождения: ее песня, ее полет — это и есть она, и зовут ее Свобода. Она вспомнила, что суждено ей быть одной, но никогда не быть одинокой, потому что есть на земле неизвестные, но близкие, и есть тот, кто терпеливо ждет, и что неминуема встреча, и это знание укрепит силы и поддержит полет.
Племя, в котором она родилась, очень сильно отличалось от всех вокруг. Она не знала об этом, пока не начала путешествовать. В ее племени люди были легки на подъем, веселы и праздником считали саму жизнь. И только путешествуя по другим племенам и народам, она обнаружила, что так больше никто не живет, и долго не могла понять почему. Жители других племен с радостью присоединялись к праздничности ее жизни, к ее путешествиям, но не могли веселиться долго, по неведомым ей причинам быстро уставали, скучнели и задумывались. Они, казалось, любили ее, радовались ее появлению, всегда встречали с необыкновенным почтением, но никогда не приходили к ней сами и сами ее никогда не звали. Это оставалось для нее неразгаданной тайной, пока однажды ей не рассказали о Смерти.
Оказалось, что все люди, с которыми она встречалась, боялись этой неведомой. Память о ней, знание о том, что она непременно придет, омрачало их жизнь, лишало радости и порой делало бессмысленной саму жизнь. И чем больше она удивлялась и недоумевала, тем сильнее укреплялись люди в уверенности, что это она и есть, потому что кто может не знать и не бояться смерти? Только сама Смерть. Она смеялась над их выдумками и их страхами, но они рассказывали ей страшные предания, дошедшие к ним из прошлого, показывали портреты, с которых на нее смотрела прекрасная зеленоглазая женщина, действительно похожая на нее.
Она даже пыталась взывать к их разуму, объясняя, что, пока есть жизнь, смерти нет, но это пугало их еще больше, давая возможность все больше утвердиться в своей, такой важной для них правоте. Она предлагала им бессмертие, а они называли это концом всего. Она предлагала им безоглядность, а они боялись и потому умирали. Она предлагала им вечность, а они цеплялись за то, что часы их отмерены, и старели, глупели, скучнели и не хотели ничего.
Все эти странности в конце концов внесли смущение в ее душу. Неизвестно, что бы произошло, если бы не случайный попутчик на одной из ее многочисленных дорог, встреча с которым оказалась совсем не случайной. Он рассказал ей о том, что она не одна, что ей предстоит встреча с такими же как она, хотя и совсем непохожими. Время этой встречи неопределенно, и место ее неизвестно. Известно только, что она не может не произойти, ибо так заповедано. И все, что случилось с ней, и все, что еще случится, — это и есть главное путешествие ее жизни, путешествие к месту встречи.
По слову его все и произошло.
Приводя в порядок записи наших бесед, я задумалась над тем, каким необычным может быть разговор между мужчиной и женщиной о вещах таких жизненно важных. И попыталась проанализировать и понять, в чем необычность. Я же сама принимала в них участие, но тогда изнутри, в момент разговора все казалось очень органичным и естественным. И пришла мне в голову мысль, что нет в них какого-то привычного, ожидаемого и набившего оскомину запаха.
Что же это за запах такой, по которому так легко опознается — ага, тут «вечнозеленой» темой запахло? Я так и не смогла тогда сразу ответить на этот вопрос. А потом жизнь покатилась… Одна ситуация сменяла другую, они накатывались, как волны на берег моря, и среди них были такие, где тот, не определенный мной запах несомненно присутствовал.
Через какое-то время я вернулась к работе над записями и вдруг поняла — в этих текстах не пахнет борьбой и войной. Ни один из собеседников, очевидно, не имел намерения что-то доказать другому. В разговоре о таких важных для мужчины и женщины вещах не было войны полов.
Вот говорят вокруг: война полов, война полов… Как будто амазонки с героями сошлись в неравном бою. Но нет ни амазонок, ни героев. Где война? За что борьба? Вот именно, за что воюем, товарищи?
Что это — перемирие у водопоя или дар моего собеседника? Потому что в своей полной свободе от этой войны я совершенно не была уверена.
Итак, ситуация, в которой на равных участвуют мужчина и женщина, причем на территории заведомо мужской, интеллектуальной, но оказавшейся территорией без войны. Для начала я предположила, что еще и сам подход к теме способствовал такой удачной и необычной ситуации. Фундаментальные вещи, факты, уважение к знаниям. Хотя не могу не признать, что сами эти факты и фундаментальность подхода вызывали у меня немалое напряжение.
А ведь дальше виднелись куда более болезненные, то есть еще более запутанные темы. Любовь, отношения, принципы и законы их строительства, чувства, эмоции. Неужели и дальше так получится? Если получится у нас, значит, может получиться и у других. Значит, не только объяснениями, которые рождаются в этих беседах, но и самим фактом этих бесед можно будет подтвердить — есть территория без войны.
И я подумала: а что ее кормит эту войну, как не мы сами? А если рискнуть и отказаться от претензий на власть, если начать требовать с себя? Что тогда получится?
Вдохновленная этим обнадеживающим открытием, я ринулась в продолжение нашего общения, спровоцировав разговор на самую «простую» из интересовавших меня тем — разговор о любви.
Дыхание любви
Смотри, что получается. (Мой собеседник и друг только что перечитал подготовленные мною материалы наших предыдущих бесед). О чем бы мы ни говорили, об истоках чувственности, о сексе, как только рассуждения отходят от фундаментальных законов биологической природы, как только возникает «человеческое», сразу возникает тема отношений. А ведь это и есть самая болезненная, самая запутанная и самая привлекательная тема для людей.
Люди жизнь кладут на пресловутое «выяснение отношений». «Любит — не любит, плюнет — поцелует, к сердцу прижмет — к черту пошлет». Сериалы раздражают, трагедии возвышают, комедии веселят, но все они об одном. Об отношениях. О любви, в конце-то концов, все о ней.
Почему же все о ней? Разве мало других отношений? Других ведь гораздо больше… Так обернешься любовь ушла в сериалы, осталось только «другое». Где любовь-то?
Ты полагаешь, что и здесь можно внести внятность, в этих горько-сладких дебрях?!
Давай посмотрим на любовь. Любовь в общем виде — это удовлетворение какой-то потребности, которая находится на грани социальных и биологических, на стыке двух областей нашего существования. Очень редко на это наслаивается еще и идеальная любовь. Любовь как взаимопознание, взаимопроникновение, потому что для этого нужно иметь как минимум исследовательскую мотивацию.
Ага, значит, нам осталась любовь как взаимо-обнимание и взаимо-понимание, ну еще взаимо-утешение? А как же любовь как то самое, что сверкает на вершине снегом под солнцем? Любовь, которая все побеждает, все оживляет, все решает? Та что с первого взгляда и до «счастливо умерли в один день»? Не могли же люди ее просто выдумать?
А то о чем вы говорите и не любовь вовсе…
Естественно, что, с одной стороны, подпирает потребность в продолжении рода, всячески подкрепляемая социумом. Социальное давление в этом месте максимальное. Ослабевать это давление начало с развитием индустриального общества. Потому что само развитие этого общества породило конфликт между необходимостью воспроизводства людей и необходимостью привлечь в производство и женщин. Вот тут-то и начались все проблемы с рождаемостью. Что поделаешь — или рождаемость, или индустриальное общество.
Вы думаете эта потребность еще не отмерла?
С другой стороны, человеком движет потребность в эмоциональном контакте, то есть в продолжении детства, поиске мамы, поиске, к кому бы прижаться и помурлыкать. В социальной жизни удовлетворить эту потребность невероятно трудно. Общество всегда полагалось в этом месте на семью. Именно семья должна была быть тем местом, где эта потребность удовлетворяется. Но не предполагал социум, что семьи, превратившись в ячейки общества, могут изменить своим самым главным функциям: и продолжения рода, и удовлетворения потребности в эмоциональном контакте.
А вот скажите, с какого момента семья превратилась в ячейку общества? И как собственно эта «ячеистость» мешает «прижаться и помурлыкать»? И еще эмоциональный контакт он физический да?
Позволю себе заметить, что ты верен себе, и мы начинаем с вещей фундаментальных. И, расколов этот орех и добравшись до ядра, мы обнаруживаем, что оно из двух половинок — из потребности иметь детей и из невыносимости одиночества. И что, все, что люди называют любовью, растет из этого?
А как это называете вы? Неужели так и отмечаете про себя: вот тут хочу иметь детей, а здесь эмоциональный контакт себе организую да еще с мурлыканием? Можно ли жить постоянно отдавая себе отчет в том, какая потребность вдруг взыграла, а какая ее подгоняет?
Увидим. Итак, если человек влюбился, это еще ни о чем не говорит, кроме того, что у него поднялся гормональный фон и запахло. Хотя, конечно, от людей пахнет меньше, чем от животных в их брачный период.