Мужчины Мадлен
Шрифт:
– Скажите хотя бы одно, – с жадностью подался к писательнице Павел, – она призналась? Назвала свое настоящее имя?
– Сначала рукопись, – улыбнулась Алёна самой загадочной из всех на свете улыбок… Может, только Джоконда шла сейчас голова в голову с нашей героиней, а все остальные улыбающиеся дамы мировой истории отпали еще на старте. – Сначала рукопись, и не тратьте время на уговоры.
– А может, вы врете? – поднял голову Виталий. – Может, у вас никакого листка и нет?
– Может, и нет, – снова улыбнулась писательница Дмитриева, и Джоконда нервически вздрогнула на своем портрете
Павел вздохнул:
– Да я понял… Но как же быть? Рукопись у меня в Москве.
– Ага! – внезапно закричал Виталий. – Значит, все же ты ее украл!
– Кто бы сомневался, – сочувственно поглядела на него Алёна. – Я же вам все по полочкам разложила, хотя и в художественной форме. А, понимаю, для вас, как и для товарища Вышинского, признание обвиняемого – царица доказательств.
Виталий тяжело наклонил голову:
– Подлец… сам мне нож в спину всадил, сам же и рану перевязывал…
– Ах, какие увесистые гиперболы, какие убийственные метафоры! – обиделся Павел. – Хомо хомини люпус эст, что означает в вольном переводе с древнего: если владеешь сокровищем, нужно получше его охранять!
– Да я ведь нанял хваленого Рыжова, чтобы он за тобой следил! – окончательно вышел из себя Виталий. – Знал же, что с тобой ухо востро надо держать! А он тебя в аэропорту потерял или сам заблудился. Ни на что он не годен, ни на что! И за писательницей не смог проследить в Нижнем, якобы я поздно отдал приказ, она уже исчезла. Я его послал к черту и сам ездил в этот дурацкий город, искал ее, наконец случайно на милонгу их убогую забрел!
– Разумеется, москвичам каждый другой город дурацкий. Страшно далеки они от народа! – обиженно воскликнула Алёна. – А наша милонга по сравнению с некоторыми московскими – вообще верх совершенства, понятно? У нас хоть все со всеми тангуют, а у вас только с девушками из своих студий. Местничество такое, что приезжему человеку деваться некуда!
– А почему мы должны неизвестно кого приглашать? – оскорбленно выкрикнул Виталий. – Может, вы и танговать не умеете, а я на вас должен время тратить?
– Это я-то не умею танговать?! – так и взвилась Алёна.
– Э-э… – послышался вкрадчивый голос Павла, – прошу прощения, конечно, но, может, мы вернемся к основному вопросу повестки дня?
– Вернемся, – кивнула Алёна, с ностальгической грустью вспоминая, как ей прекрасно танговалось с Виталием. Ну вот взял и все испортил! Отсюда вывод – не всякий, кто танцует аргентинское танго, порядочный человек априори. И среди тангерос встречаются, увы, мелкие и крупные пакости. – Вернемся, конечно. Значит, я готова показать вам листок только после того, как прочту рукопись.
– Слушайте, а может, сговоримся? – не унимался Павел. – Мое издательство очень даже не бедное, мы готовы любые деньги…
– Нет, это же надо! – взвизгнул Виталий. – Они торгуют моей собственностью!
– Вашей? – вскинула брови Алёна. – Вы что-то упорно путаете. Рукопись – моя собственность.
– Что? Как? – воскликнули в один голос Виталий и Павел. А Коротков покачал головой:
– Ну, дает писательница!
– Вы, кажется, забыли, – надменно заговорила Алёна, – что картину купила я – вместе с рамой и всем ее содержимым. И это было единственное законное действие, которое совершалось по отношению к данной вещи. Виктор Пэнтр украл ее. Виталий тоже украл – у меня, Павел украл у Виталия… Все вы воры, а я – единственный законный владелец. Вернее, владелица.
Снова настала немая сцена, которую внезапно прервал Коротков:
– Да у меня уже уши вянут слушать, что она тут блекочет! Устроила тут аудиотеатр… Хватайте ее! Держите! Обыщем, заберем мои деньги, отнимем листочек – и пусть она потом тявкает сколько заблагорассудится, кто, мол, тут законный, а кто – незаконный!
Злая идея довольно часто быстрей и действенней овладевает массами, чем идея добрая, что, к сожалению, не раз и не два было отмечено психологами. И вот теперь настал черед Алёны Дмитриевой убедиться – причем на собственном опыте… Павел, Виталий, Коротков сомкнутыми рядами шагнули к ней с одинаковым выражением на лицах. В том выражении смешались угроза, страх, стыд, алчность, безрассудство, нежелание внять голосу рассудка… И руки их уже потянулись к ней…
Алёна брезгливо передернулась и швырнула на стол сумку:
– Нате, подавитесь.
Три пары рук вцепились в сумку и какое-то время тянули в разные стороны так ретиво, что Алёна всерьез забеспокоилась: выдержит ли итальянская кожа русский натиск? На счастье, кто-то нащупал «молнию», рванул – и на свет божий явилось все несусветное многообразие дамских сумочных радостей, а в числе их – потерто-коричневый бумажник и конверт с вложенным туда тоненьким листком.
– Ага! – радостно вскричал Коротков, хватая бумажник.
– Ага! – радостно вскричал Виталий, хватая конверт.
А Павел ничего не вскричал, потому что ничего не успел схватить.
Алёна, молча признав глупейшее поражение, собрала свои вещи и снова повесила сумку через плечо.
«Ну что ж, – философски сказала она себе. – Зато какой сюжет нарисовался! Конечно, с записками Мадлен он был бы круче, но… но ничего не попишешь, судьба такой!»
– Виталя, слушай… – быстро проговорил Павел, аж пальцами пошевеливая, так ему хотелось вцепиться в конверт, оказавшийся в руках соперника. А тот уже извлек листок тончайшей бумаги, хранивший следы множества сгибов. – Одна страничка без рукописи все равно ничего не значит, и я тебе предлагаю десять процентов…
– Рукопись без этого листка тоже ничего не значит, и я прошу пятьдесят, – столь же быстро ответил Виталий. – И вообще еще неизвестно, что там, в той рукописи, может, хня какая-нибудь. Да и есть ли она у тебя? Был ли мальчик-то?!
– Да вот он, мальчик! – вскричал азартно Павел, выхватывая из внутреннего кармана куртки файловую папку, заполненную такими же тонюсенькими листочками, на которых еще не разгладились следы сгибов. – Вот он! Хорошо, я согласен на пятьдесят процентов – давай скорей листок!