Мужчины не ее жизни
Шрифт:
Когда по его замирающему дыханию она чувствовала, что он сейчас кончит, то ложилась на него всем телом и, ухватив за плечи, переворачивала его наверх, потому что ей было тяжело видеть выражение на его лице в тот момент, когда он кончал. В нем было что-то слишком похожее на предчувствие боли. Марион с трудом выносила постанывания Эдди, а он постанывал каждый раз. Это был звук, напоминающий хныканье полусонного ребенка перед тем, как ему снова заснуть полностью. Только эти повторяющиеся мгновения и вызывали у Марион скоротечные сомнения во
Потом Эдди лежал на боку, уткнувшись лицом в груди Марион, а она перебирала пальцами его волосы. Даже в этот момент Марион не могла удержаться от критических суждений по поводу стрижки Эдди — она взяла себе на заметку сказать парикмахеру, чтобы он в следующий раз меньше снимал на затылке. Потом она пересмотрела свою заметку: лето подходило к концу, и «следующего раза» не предвиделось.
В этот момент Эдди и задал свой второй вопрос этого вечера.
— Расскажи мне об этой аварии, — сказал он. — Я хочу сказать, ты знаешь, как это случилось? В этом была чья-то вина?
За секунду до этого он чувствовал, как у его виска, прижатого к груди Марион, пульсирует ее сердце. Но теперь Эдди показалось, что сердце Марион остановилось. Когда он поднял голову и заглянул ей в глаза, она уже поворачивалась к нему спиной. На этот раз ее плечи не сотрясались вовсе, спина была напряжена, плечи широко раздвинуты. Он обошел кровать и встал на колени перед ней, заглянул в ее глаза — они были открыты, но не видели его; ее губы, которые во сне были припухлыми и чуть приоткрытыми, теперь сузились и закрылись.
— Извини, — прошептал Эдди. — Я больше никогда не буду у тебя спрашивать.
Но Марион осталась такой, какой была: ее лицо — маска, ее тело — камень.
— Мама! — позвала Рут, но Марион не услышала ее — она даже не мигнула. Эдди замер, ожидая, что сейчас по полу ванной зашлепают детские ножки, но девочка осталась в кровати. — Мама? — крикнула она теперь не так решительно. В ее голосе слышалась тревожная нотка.
Эдди, голый, на цыпочках подошел к ванной. Он намотал себе на талию ванное полотенце, сделав на сей раз выбор лучший, чем абажур. Потом, стараясь не издавать ни звука, Эдди начал отступать в направлении коридора.
— Эдди? — раздался голос девочки, перешедшей теперь на шепот.
— Да, — покорно ответил Эдди.
Он затянул на себе полотенце поосновательнее и босиком прошел через ванную в комнату Рут. Эдди подумал, что это новое состояние Марион, чуть ли не клиническое, напугает четырехлетнюю девочку еще больше.
Когда Эдди вошел в комнату, Рут неподвижно сидела на кровати.
— Где мама? — спросила его девочка.
— Она спит, — солгал Эдди.
— А-а, — сказала девочка. Она взглядом указала на полотенце на талии Эдди. — Ты принимал ванну.
— Да, — снова солгал он.
— А-а, — сказала Рут. — Но что же мне тогда снилось?
— Что тебе снилось? — с дурацким видом повторил Эдди. — Откуда же я знаю. Мне же твой сон не снился. Так что тебе снилось?
— Расскажи мне, — гнула свое девочка.
— Но это же твой сон, — сказал Эдди.
— А-а, — сказала Рут.
— Хочешь попить водички? — спросил Эдди.
— Хочу, — ответила Рут.
Она ждала, пока он пропускал воду, чтобы была холодная, потом он принес ей чашку. Возвращая ему чашку, она спросила:
— Где ножки?
— На фотографии, где и всегда, — ответил ей Эдди.
— Но что с ними случилось? — спросила Рут.
— Ничего с ними не случилось, — заверил ее Эдди. — Хочешь их увидеть?
— Да, — ответила девочка. Она протянула руки, ожидая что он возьмет ее, и он поднял ее с кровати.
Вместе они пошли по неосвещенному коридору, ощущая бесчисленное разнообразие выражений на лицах мертвых мальчиков, чьи фотографии, к счастью, были скрыты полутьмой. В дальнем конце коридора лампа в комнате Эдди светила ярко, как маяк. Эдди занес Рут в ванную, где они молча посмотрели на фотографию Марион в отеле «Дю Ки-Вольтер».
Наконец Рут сказала:
— Это было рано утром. Мама только что проснулась. Томас и Тимоти заползли под одеяло. Папа сделал фотографию — во Франции.
— Да, в Париже, — сказал Эдди. (Марион сказала ему, что отель стоит на берегу Сены. Марион тогда в первый раз была в Париже, а мальчики — в единственный.)
Рут показала на большую из босых ног.
— Томас, — сказала она. Потом показала на меньшую и стала ждать, что скажет Эдди.
— Тимоти, — догадался Эдди.
— Верно, — сказала четырехлетняя девочка. — Но что ты тогда сделал с ножками?
— Я? Ничего, — солгал Эдди.
— Это было похоже на бумажки. Полоски бумажки, — сказала ему Рут.
Ее глаза принялись обшаривать ванную; она заставила Эдди поставить ее на пол и заглянула в корзинку для мусора. Но с того вечера, когда Эдди выкинул туда полоски, горничная много раз убирала комнату. Наконец Рут протянула руки Эдди, и он снова поднял ее.
— Надеюсь, больше этого не случится, — сказала четырехлетняя девочка.
— Может, это и не случалось, может, тебе это приснилось, — сказал ей Эдди.
— Нет, — ответила Рут. — Это была бумажка. Две полоски.
Она не сводила сердитого взгляда с фотографии, словно говоря ей — ну, изменись! Много лет спустя Эдди О'Хара ничуть не удивился, узнав, что как писательница Рут Коул следует реалистической традиции.
Наконец он спросил у девочки:
— Ну, ты не хочешь вернуться в кровать?
— Хочу, — сказала девочка, — только возьми фотографию.
Они пошли по темному коридору, который теперь казался еще темнее, — слабый свет ночника из хозяйской спальни лишь едва пробивался сюда через открытую дверь комнаты Рут. Эдди нес девочку, прижимая ее к груди. Оказалось, что нести ее в одной руке тяжело — в другой он держал фотографию.