Мужчины своих женщин
Шрифт:
К себе домой звать я ее не хотел, там отец, и едва лишь я представил, как масляно и плотоядно зажгутся его глазки, мне вновь захотелось его уничтожить. Нет, пока он там… нам там делать нечего.
Еще можно снять квартиру. Вернее, комнату, квартиру я не потяну, а она студентка, откуда деньги…
— Снимем комнату, — сказал я решительно. — Все снимают, и ничего, живут…
— Не хочу, — сказала она. — Соседи, грязь, пьянь… Не хочу. И это же во сколько обойдется. Ты мне потом и шоколадку купить не сможешь. Давай что-нибудь другое.
Другое…
Господи, я всегда был равнодушен к шахматам, почему же теперь мне приходится решать эти головоломные этюды? Я не гроссмейстер, вести тонкую игру не умею. Чует мое сердце — не обойдется тут без жертв.
— Есть кое-какие мысли, — сказал я небрежно, и легко поцеловал ее. — Но ты согласна?
— Да.
Я сразу же решил проехать к бабке, посмотреть, как они там. Да и матери нужно было помочь вымыть деда. Ехал в трамвае, трясясь, и вспоминал, подробно восстанавливал в памяти события последних двух часов. Наверное, я улыбался, наверное, в лице моем было что-то такое откровенно-счастливое, что даже хмурый мужик, всю дорогу бормотавший в пространство неразборчивые бессмысленные слова, увидел мое счастье и завистливо умолк.
Кто-то уселся рядом, просто тяжко плюхнулся. Сиденье дрогнуло и прогнулось. Я скосил глаза и увидел, что это Тяпкин. Он меня пока не узнал, не удосужился посмотреть в мою сторону. Однако это должно было вот-вот произойти. Жаль. Лучше бы я пешком пошел…
— О, старик!
Ну все. Заметил.
— Ты чего такой небритый? — строго спросил я, пытаясь сразу перейти в наступление.
— Я свободен, словно птица. Так что можно и не бриться! — сказал он, потом понял, что именно сказал, и рассмеялся. Я не удержался, улыбка выползла на мои губы (а где она пряталась до этого, интересно? Сидела во рту?)
— Понял, стихами говорю! — веселился он. — Ай да Тяпкин, леший сын!..
— Сукин сын, — поправил я.
— Чего? — удивился он. Оскорблений явно не ждал.
— Это Пушкин так говорил. Пушкин, знаешь? Тоже был поэт.
Тяпкин погрозил мне коротким указательным пальцем, ноготь которого был заключен в толстую траурную рамку. Я никогда не подаю Тяпкину руки при встрече — он мне кажется грязноватым.
— Все шутки шутишь, а я вчера бабу твою кое с кем видал.
Ох, лучше бы я пошел пешком. Это хуже, чем без билета попасться контролеру.
— Так ты когда побреешься? — упорно спрашивал я. Игнорировал, как мог.
Не получалось.
— Да-да, — лукаво усмехаясь, говорил Тяпкин. — Видел кое с кем. Не будем говорить, с кем, хотя это был… Борька Лазарев. Ты знаешь, мне плевать, кто с кем трахается, но это же твоя баба, и я должен был тебе рассказать. Как друг. Ты на нее дохнуть боишься, а она за твоей спиной…
Он что-то продолжал в том же духе. Я старался не слушать, но как можно было не слушать. Его голос пробивался в мою голову настырно и бесцеремонно. Как взломщик, уверенный в своей безопасности.
Люди в трамвае начали уже с любопытством оглядываться — где это там сидит настоящий живой рогоносец? Не обращая на них внимания, Тяпкин длил свой бесконечный монолог.
— Старик, все они такие, и твоя тоже. Лицом — ангелы, а внутри, блин!.. И сами не знают, чего хотят. Ты к ней, допустим, со всей душой, подарки, то, се, кино, блин, театр… а она строит из себя не пойми что! Целку какую-то! Хотя ты точно знаешь, что она…
— Ну ладно, хватит. Замолкни.
— А чего? Я ж тебе правду говорю! Кто тебе еще правду скажет?
— Нахуй мне твоя правда?
— Как нахуй? — удивился он. — Ты к ней… а она там…
— Я знаю.
— Знаешь?
Это короткое заявление буквально поразило Тяпкина.
— Знаешь — и ничего не делаешь?!
— А что тут делать. Я ее люблю.
Сам не знаю, зачем я ему сказал об этом. Мне, наверное, казалось, что это будет круто — рассказать хаму о своей любви. Я никогда не сказал бы этого лучшему другу. Я даже ей еще, кажется, не говорил. А вот хаму сказал. Хотел проверить, как сработает это оружие. К тому же я точно знал, что он специально брешет, сволочь, не терпит он, когда кто-то рядом счастлив. Да и кто это — Борька Лазарев? Впервые слышу. Брешет, сволочь, лепит первое, что в голову пришло.
Он задумался на минуту, а потом скорбно сообщил:
— Ну тогда просто не знаю, что и делать.
«Куда катится этот мир?» — прочитал я в его глазах. А может, мне просто показалось, что там была надпись.
Впервые я сумел поставить его в тупик, пусть даже таким странным способом. Бить его мне не хотелось. Я уже вчера досыта этим нахлебался. Ну, не битьем, так катаньем.
— Пока, — сказал я ему. — Моя остановка.
— Пока, — вздохнул он. — Рассказать кому — не поверят…
— А ты не рассказывай.
Уже на площадке я почувствовал знакомый до тошноты запах. Даже здесь… Значит, в квартире сейчас просто невыносимая вонь. Господи, за что нам все это?
Однако делать нечего. Я позвонил. Затявкала где-то в глубине квартиры собака.
Дверь открыла бабка. Прищурилась сослепу, разглядывая меня через мощные линзы. Радостно вскрикнула и сделала знак рукой: заходи, мол.
Внутри воняло. Не перестаю удивляться, как здесь выживают тараканы.
Мать выглянула на секунду из ванной, держа мокрые руки перед собой, как двух уснувших красных рыбин, вытерла потное лицо сгибом локтя и снова ушла стирать дедовы пеленки. Пробор в ее волосах светился чистым серебром.