Мужики
Шрифт:
Все пошли за ним и Смотрели, как он с Петриком вдвоем выводили из хлева упиравшегося борова.
— Корыто давайте — кровь собрать! Живо!
Принесли корыто. Боров терся об угол и тихо повизгивал.
Все стояли вокруг, молча оглядывая его белые бока и толстое обвислое брюхо. Мокли порядком, так как дождь лил все сильнее и туман окутывал сад. Лапа, повизгивая, бегал вокруг, какие-то бабы остановились у ворот, несколько ребятишек забрались на забор, и все с любопытством смотрели.
Амброжий
Подставили корытце, кровь хлынула и потекла с бульканьем, дымясь, как кипяток.
— Пошел вон, Лапа! Ишь ты, крови захотел в пост — сказал Амброжий, тяжело отдуваясь.
— На крыльце его кипятком обдашь?
— Нет, в избу внесем, надо же его потом подвесить, чтобы тушу разделать.
— А мне думается, в горнице тесно.
— Можно на отцовской половине, там просторно, а старику мы не помешаем. Только живее несите, пока не остыл, легче щетина сойдет.
Через каких-нибудь четверть часа боров, уже очищенный и обмытый, висел в комнате Борыны.
Ягны дома не было: она с раннего утра ушла в костел, не подозревая, что тут затевается. А старик, как всегда, лежал на кровати, устремив бессмысленный взгляд куда-то в пространство.
Сначала все работали молча, часто оглядываясь на больного, но он был так неподвижен, что о нем скоро забыли и всецело занялись боровом, который не обманул ожиданий: сало было отличное и на спине толщиной в добрых шесть пальцев.
— Ну, отпели мы его, перевезли, пора его водкой спрыснуть! — объявил Амброжий, моя руки над корытом.
— Пойдемте завтракать, найдется чем запить. Перед тем как приняться за борщ и картошку, Амброжий выпил немалую порцию, но поел наскоро и сразу взялся за работу, подгоняя остальных, в особенности Ягустинку, которая была его главной помощницей, — она не хуже его, умела солить и приправлять мясо.
Помогала и Ганка, чем могла, а Юзя хваталась за всякую работу, только бы не уходить из комнаты.
— Ступай помоги навоз накладывать, — надо, чтобы они поскорее его вывезли, а то сегодня не кончат эти лодыри! — кричала на нее Ганка.
И Юзя очень неохотно убегала во двор и здесь вымещала свою досаду на Петрике и Витеке; только и слышно было ее ворчанье. Да и как ей было не злиться на то, что ее выгоняли из хаты? Ведь там становилось все веселее! Каждую минуту под тем или иным предлогом забегала какая-нибудь кумушка и, увидев висевшего борова, всплескивала руками и начинала громко восторгаться — такой-де он жирный да громадный, даже у мельника и у органиста нет такого.
А Ганке это льстило, она была
Уже и в деревне замечалось неожиданное оживление. Все больше народу шлепало по грязи, все чаще тарахтели телеги из других деревень, а у озера пестрели бабьи наряды. Люди шли к исповеди, несмотря на распутицу и ненастную погоду, которая все время менялась: то дождь льет, то пробежит по садам теплый ветер, то начнет сыпать снежная крупа, а был даже и такой час, когда солнце пробилось сквозь тучи и золотом осыпало все. Так бывает ранней весной, когда погода напоминает капризную женщину, которая то смеется, то плачет, то весела, то печальна и сама не знает, что с ней.
В избе у Ганки работа кипела, от болтовни гул стоял. Амброжий часто убегал в костел взглянуть, все ли там в порядке, и потом жаловался на холод и просил водки, чтобы согреться.
— Рассажал я ксендзов, народом их окружил, теперь до полудня с места не двинутся.
— Ну нет, лазневский ксендз долго не выдержит: говорят, его экономке то и дело приходится подавать ему ночную посудину.
— Эй, бабка, смотри за своим носом, а ксендзов не тронь!
Амброжий не любил, когда смеялись над ксендзами.
— Да и про слупского тоже рассказывают, будто он, когда исповедует, всегда флакончик в руке держит и нос зажимает, потому что от мужиков ему воняет, и после каждого платком в воздухе машет и кадить велит в исповедальне.
— Заткни глотку! Сказано тебе: ксендзов не задевай! — крикнул сердито Амброжий.
— А Рох в костеле? — поспешно спросила Ганка, тоже очень недовольная насмешками Ягустинки.
— Сидит там с самого утра. Прислуживал за обедней и делает вместо меня все, что надо.
— А Михал где же!
— Пошел с сыном органиста в Репки, с мужиков даяния собирать.
— Наш органист гусем пашет, песок сеет и неплохой урожай собирает! — вздохнул Амброжий.
— Еще бы! Уж самое меньшее за каждую душу, записанную в поминанье, по яйцу получает.
— А за карточки на исповедь отдельно берет по три гроша с человека. Вижу я каждый день, какие мешки тащит со всякой всячиной! Одних яиц органистиха на прошлой неделе продала штук триста, — сказала Ягустинка.