Мужики
Шрифт:
— Ясно, что им народ? Только на то и нужен, чтобы на его горбу сидеть.
— Если бы можно, они рады бы хоть завтра барщину вернуть! — раздались голоса.
— Гжеля говорит, — начал снова тот же мужик, — "пусть учат по-польски, а не хотят — так на школу ни гроша не дадим!" Что же, против властей пойдем? Это ведь работник только может крикнуть хозяину: "Не хочу работать, наплевать мне на тебя", да и удрать, и ничего ему за это не будет. А народ-то никуда не убежит, и за бунт ему достанется, потому что никто другой спину за него не подставит… Верьте мне, построить школу вам дешевле обойдется, чем перечить начальству. Правда, учат в
Мужики обступили его тесной толпой и орали на него, как на бешеную собаку. Напрасно мельник и другие пробовали его защищать. Сторонники Гжели уже и кулаками ему грозили, и дошло бы, пожалуй, и до чего-нибудь похуже, если бы старый Прычек не крикнул вдруг:
— Стражники слушают!
Сразу все замолчали, а Прычек вышел вперед и начал сердито:
— Правильно он говорит: вы за себя стойте!.. Тише! Ты свое слово сказал, дай и другому сказать! Горло дерут и думают, что умнее их и нет никого! Кабы от крика ума прибавлялось, так у всякого горлопана было бы ума больше, чем у самого ксендза! Смейтесь, смейтесь, сукины дети, а вот я вам расскажу, как было в те годы, когда паны бунтовали. Хорошо помню, как они нас морочили и клялись, что, когда будет опять Польша, так и волю нам дадут, и землю, и лес, и все! Толковали, обещали, а то, что у нас теперь есть, нам не они, а кое-кто другой дал, да еще их наказал за то, что не хотели ни в чем помочь народу. Слушайте панов, если вы такие дураки, а я старый воробей, меня на мякине не проведешь! Знаю я, какую им надо Польшу! Опять плеть на наши спины, опять барщина да притеснения! Еще меня…
— Дайте ему кто-нибудь в морду, чтоб замолчал! — крикнул голос из толпы.
— А теперь, — продолжал старик, — я такой же пан, как другие, у меня свои права есть, и никто меня пальцем не смеет тронуть! Там для меня Польша, где мне хорошо, где я имею…
Ему не дал докончить град насмешливых замечаний, посыпавшийся на него со всех сторон:
— Свинья тоже хрюкает от удовольствия да свой хлев и полное корыто хвалит!
— А ее откормят, и потом — дубиной по башке и нож в горло!
— На ярмарке стражник его отколотил, вот он теперь и знает, что его никто тронуть не смеет.
— Ни черта не смыслит, а языком мелет!
— Важный пан, что и говорить! Воля ему дана — куда хочет, туда вши и понесут!
— Глуп, как сапог, а еще людей учить вздумал!
Старик вскипел, но сказал только:
— Скоты! Уже и седины не почитают!
— Тогда, значит, каждую сивую кобылу надо почитать за то, что она сивая?
Грянул смех. Но вдруг все отвернулись от старика и стали смотреть на сторожа, который влез на крышу и, держась за дымовую трубу, всматривался вдаль.
— Юзек, рот закрой, а то еще влетит что-нибудь! — кричали сторожу насмешники, увидев, что над ним кружит стая голубей. Но сторож, не слушая их, вдруг заорал:
— Едет! Едет! Уже на повороте из Пшиленка!
Толпа собралась перед домом и терпеливо глядела на дорогу, где ничего еще не было видно.
К этому времени солнце передвинулось уже за крышу дома, и тень от навеса становилась все длиннее. В тени поставили стол, покрытый
— Потише, люди, тут вам не корчма!
— Эй, Петр, поди-ка сюда, я тебе кое-что скажу! — позвал его Клемб.
— Тут я тебе не Петр, а начальство, — с важностью отрезал войт.
Это заявление вызвало среди мужиков громкий смех и всякие замечания. Но войт вдруг торжественно возгласил:
— Расступитесь, люди! Начальник!
На дороге показалась коляска и, подскакивая на ухабах, подкатила к дому. Начальник поднес руку к козырьку, мужики сняли шапки, наступила тишина. Войт и писарь кинулись высаживать начальника из коляски, а стражники, вытянувшись в струнку, застыли у дверей.
Начальник позволил снять с себя белый плащ и, обернувшись, окинул взглядом толпу, погладил светлую бородку, хмуро кивнул головой и вошел в квартиру писаря, куда тот приглашал его, согнувшись в дугу.
Коляска отъехала, мужики снова затеснились около стола, думая, что сейчас начнется собрание, но прошло четверть часа, прошло полчаса, а начальник все не выходил. Из комнат писаря доносился звон рюмок, смех и аппетитные запахи, от которых щекотало в носу.
Солнце пригревало все сильнее, людям надоело ждать, и некоторые уже стали украдкой пробираться к корчме, но войт закричал:
— Не расходиться! Кого не будет — оштрафую!
И люди, конечно, останавливались, но ругались все крепче и нетерпеливо поглядывали на окна, которые изнутри кто-то притворил и занавесил.
— Ишь, стесняются водку хлестать у всех на глазах.
— И лучше, что не видим, а то приходится только понапрасну слюнки глотать! — говорили в толпе.
Из арестантской, находившейся рядом с канцелярией, раздалось протяжное унылое мычание, и через минуту оттуда вышел сторож, таща на веревке большого теленка. Теленок упирался изо всех сил и вдруг боднул сторожа головой, да так, что свалил его с ног, и помчался по дороге, задрав хвост и поднимая пыль.
— Держи разбойника! Лови!
— Насыпь ему соли на хвост, тогда вернется!
— Ну и нахал! Убежал из кутузки, да еще пану войту хвост показал! — смеялись мужики, наблюдая, как сторож гонится за теленком. Наконец, при помощи солтыса телка удалось загнать во двор. Не успели сторож и солтыс отдышаться, как войт распорядился подмести в арестантской и сам за ними присматривал, опасаясь, как бы начальник не вздумал заглянуть сюда.
— Надо бы тут покурить, войт, чтобы начальник не унюхал, какой тут сидел арестант.
— Ничего, водка у него нюх отшибет!
Слыша все эти колкие насмешки, войт только глазами сверкал и стискивал зубы. Но в конце концов мужикам и это надоело, их так донимали солнце и голод, что они, не слушая приказов войта, целой гурьбой двинулись под деревья. Только Гжеля сказал ему:
— Люди — не собаки, не прибегут к тебе, хоть до вечера ори!
И, пользуясь тем, что стражники их не видят, опять стал ходить от одного к другому, напоминая, как надо отвечать начальнику.