Мужики
Шрифт:
— Что ж, коли на воров никакой управы нет! Что ему сделают? Посадят в тюрьму, кормить будут, отсидится в тепле, с другими ворами там снюхается, а, как выпустят, он еще ловчее ворует, — потому что ученый!
— Если б у меня лошадь увели, и я бы вора поймал, — убил бы на месте, как бешеную собаку! — воскликнул кто-то из парней.
— И стоило бы! Только дураки ищут справедливости на свете. Каждый имеет право за свою обиду отплатить.
— Поймать бы такого да всей деревней и убить — тогда отвечать не пришлось бы: разве всех засудишь?
— Помнится, один раз
Все рассуждения прервал вошедший Борына.
— Так тихо вы тут шепчетесь, что на том берегу слышно! — воскликнул он весело и, сняв шапку, стал здороваться со всеми по очереди. Он уже явно подвыпил — был красен, как рак, распахнул кафтан и, против обыкновения, говорил громко, без умолку. Ему очень хотелось подсесть к Ягусе, но он не решался сделать это на глазах у всех, пока она с ним не обручена. Он только весело заговаривал с нею и с удовольствием глядел на нее, — она была сегодня так хороша и надела платочек, который он ей подарил!
Куба и Витек перенесли к печке длинный стол, Юзя вытерла его чистой тряпкой и стала расставлять на нем миски.
А Борына вынес из чулана пузатую бутыль водки и стал обносить всех гостей и чокаться с ними.
Девушки немного стеснялись и отказывались. Один из парней сказал:
— Любят водочку, как кот молоко, а заставляют себя просить да уговаривать!
— Сам ты горький пьяница, сидишь постоянно у Янкеля, так думаешь, что и все такие.
Девушки, отвернувшись и заслонив лицо рукой, отпивали глоток, а остальное выливали на пол, говорили морщась: "Крепкая!" — и отдавали рюмку хозяину.
Только Ягна заупрямилась и так и не выпила, несмотря на просьбы и уговоры.
— Я не знаю, какой и вкус-то у нее! И мне не любопытно, — говорила она.
— Ну, подсаживайтесь, гости дорогие, поешьте, чего Бог послал, — приглашал Борына.
После обычных церемоний сели за стол и принялись есть, все время переговариваясь.
Ужин был отличный, так что многие даже дивились: картофель с подливкой, и мясо тушеное с ячневой кашей, и капуста с горохом. Угостили всех на славу, притом Борына усердно потчевал гостей, а Юзя и Ганка все время подбавляли еды в миски.
Витек подбрасывал в печь сухие поленья, и огонь весело трещал, а Куба, пока ужинали, носил и складывал капусту в одну кучу. Он жадно вдыхал вкусные запахи, облизывался и кряхтел.
"Полбыка бы съел, кажись, да одну-две мисочки каши… а они, окаянные, жрут, как голодные лошади! Не оставят, пожалуй, и косточек человеку", — думал он с досадой.
Но гости скоро кончили, стали вставать из-за стола и благодарить хозяев.
— На здоровье, гости дорогие, на здоровье!
Поднялся шум. Выходили во двор, кто — проветриться и размять кости, кто — поглядеть на небо, не проясняется ли, а парни — поболтать на крыльце с девушками.
Куба уже сидел на пороге с миской на коленях и ел так, что за ушами трещало, не удостаивая внимания Лапу, который всячески напоминал о себе. Наконец, Лапа, видя, что ничего не выпросит, убежал на крыльцо к другим собакам, которые грызлись из-за костей, выброшенных Юзей.
Все уже опять принялись за работу, когда вошел Рох и поздоровался:
— Слава Господу нашему Иисусу Христу!
— Во веки веков, — ответили ему хором.
— "Торопись, дружок, пока не пуст горшок". Хоть и опоздал к ужину, но и для тебя хватит, — воскликнул Борына, подвигая ему табуретку к печке.
— Дай мне, Юзя, хлеба и молока, больше ничего не надо.
— Осталось еще мяса маленько, — сказала Ганка несмело.
— Нет, спасибо, мяса я не ем.
Люди сначала примолкли и с доброжелательным любопытством приглядывались к Роху, но когда он сел ужинать, разговоры возобновились.
Одна только Ягна с удивлением посматривала на странника. "Вот на вид человек, как все, а побывал у Гроба Господня, обошел полмира и видел множество чудес! Каков этот далекий мир и как туда попасть? Кругом ведь все только деревни, поля и леса, а за ними — опять деревни, поля, леса дремучие… Должно быть, сто верст надо пройти, а то и тысячу." Так размышляла она, и очень ей хотелось расспросить Роха, но разве можно? Засмеют еще, пожалуй!
Сын Михала, тот, что пришел недавно с военной службы, принес с собой скрипку, настроил ее и заиграл.
Наступила тишина, только дождь стучал в окна и перед домом лаяли собаки. А парень играл все новые и новые песни — духовные (видно, для странника, не сводившего с него глаз), потом другие, мирские, — например, о Ясе, который уходит в солдаты (эту песню девушки часто пели за работой). И такие жалостные звуки выходили из-под его смычка, что у всех даже мурашки по коже бегали, а у Ягуси, которую музыка всегда как-то особенно волновала, слезы ручьем лились по щекам.
— Да перестань! Видишь, Ягуся плачет! — воскликнула Настуся.
— Ничего, это я так… ничего, — шептала Ягна, застыдившись, и закрывала лицо передником.
Ничего не помогало — против ее воли слезы все лились и лились от этой зародившейся в сердце непонятной тоски, неведомо о чем.
Скрипач играть не перестал, но теперь он рванул лихую мазурку, а за нею — обертас, [12] такой веселый, что девушкам трудно было усидеть на месте. Они в упоении поводили плечами, сжимали вздрагивавшие колени, а парни задорно притопывали в такт и подпевали. Изба наполнилась таким шумом, топотом, смехом, что дребезжали стекла.
12
Обертас — польский народный танец.
Вдруг в сенях завизжала и страшно завыла собака. Все разом умолкли.
— Что там такое!
Рох кинулся в сени так быстро, что чуть не упал, наткнувшись на сечку.
— Ничего, кто-то из ребят дверью прищемил хвост собаке, вот она и завыла, — объявил Антек, выглянув в сени.
— Витека, небось работа! — заметил Борына.
— Ну, вот еще! Станет Витек собаку обижать! Ведь он по всей деревне всякую дохлятину собирает и лечит! — горячо заступилась за мальчика Юзя.