Мужская сила. Рассказы американских писателей
Шрифт:
Прямо с ходу он говорит:
— Вы таки да имеете телосложение, Рози Либер.
— Какая есть, мистер Кримберг.
— Поймите меня правильно, девочка, — говорит. — Я как раз ценю. Когда у дамского пола нет ни носа, ни кормы, вся кровь уходит на разогрев рук и ног, а по самому главному назначению не достигает.
Доброе слово приятно всякому.
— Вы только не позволяйте себе лишнего, мистер Кримберг, — говорю я ему, — и мы с вами поладим.
И мы поладили: девять долларов в неделю, каждый вечер стакан чаю, раз в неделю бесплатный билет для мамы и я могу в любое время смотреть репетиции.
Первые
— Рози, тут с тобой хочет познакомиться одна исключительная личность, артист нашего выдающегося театра, несомненно под влиянием твоих больших карих глаз.
Ты знаешь, Лиленька, кто это был? Вот слушай, прямо передо мной стоял Володя Влашкин, его в те дни называли «Валентино Второй авеню». Я, как увидела, первая мысль — это где еврейские мальчики вымахивают в такой рост?
— Непосредственно под Киевом, — сказал он.
Как так?
— Меня мама до шести лет кормила грудью. Во всем местечке не было таких здоровых, как я.
— Бог мой, Влашкин, до шести лет! Бедная женщина, у нее, наверное, одни лохмотья остались на месте бюста.
— Моя мать была прекрасна, — сказал он. — Глаза ее были как звезды.
Он находил выражения, что прямо-таки до слез.
Кримбергу Влашкин сказал сразу, как нас познакомили:
— Кто придумал упрятать в клетку это чудесное юное создание?
— Кассирши торгуют билетами в кассе.
— Тогда подите, Дэвид, и полчаса поторгуйте билетами сами. Я имею известные соображения о будущем данной особы и также данной труппы. Ступайте, Дэвид, будьте паинькой. А насчет вас, мисс Либер, я предложил бы заглянуть к Файнбергу на стаканчик чаю. Репетиции тянутся долго. Хочется сделать себе перерыв с располагающим человеком.
И он повел меня за угол, где тогда помещался Файнберг и где набилось столько венгров, что это можно было оглохнуть. В дальнем зале был столик в его честь. На скатерти хозяйка заведения вышила: «Здесь кушает Влашкин». Мы выпили свой стаканчик чаю без слов вследствие жажды, и я нашла наконец что сказать:
— Мистер Влашкин, пару недель назад я видела вас в «Чайке», когда еще не пришла сюда работать. Поверьте, я бы на месте той девушки даже не поглядела в сторону того буржуйчика. Пускай бы он вообще выпал из этой пьесы. Не понимаю, как Чехов мог вставить его в ту же пьесу, что и вас.
— Я вам понравился? — спросил он, взяв и ласково поглаживая мою руку. — Ну-ну, значит, я еще нравлюсь молодежи… Так вы тоже любите театр? Отлично. И знаете, Роза, у вас такая славная рука, такая на ощупь теплая, с такой нежной кожей, — скажите, зачем вы носите на груди косынку? Вы только прячете вашу молоденькую, юную шейку. Сейчас не прежнее время, дитя, чтобы совеститься всю свою жизнь.
— Кто совестится? — сказала я, снимая косынку, но в ту же минуту моя рука сама собой поднялась прикрыть это место, так как, правду сказать, это было действительно прежнее время и я тогда по своему характеру провалилась бы со стыда.
— Еще чаю, дружочек?
— Спасибо, нет, я уже и без того закипаю.
— Дорфман! — крикнул он таким голосом, как король на троне. — Подайте сельтерской со свежим льдом для этого ребенка!
В последующие недели я имела почетную возможность узнавать его все лучше как человека и плюс возможность
Дамы не помнили себя. На премьере, посреди первой сцены, одна мадам — или вдова, или же супруг днем и ночью на работе — давай хлопать в ладоши и выкрикивать:
— Ой, ой, Влашкин!
В зале — форменный бедлам, актерам невозможно играть. Влашкин вышел вперед. Но однако, на внешний взгляд — не Влашкин: моложе, волос, как смоль, летучая оживленная походка, рот мудреца. Полвека спустя в конце спектакля он вышел опять: седой философ со знанием жизни лишь по книгам, с руками глаже шелка… Я плакала, думая: кто я — чистый ноль, и чтоб такой человек посмотрел на меня с интересом!
Потом мне дали небольшую прибавку благодаря тому, что он замолвил слово в мою пользу, а также по пятьдесят центов за удовольствие участвовать в массовых сценах совместно с актерскими двоюродными по крови и по браку и просто с кучей притеатральной мелюзги и видеть, подобно тому, как каждый божий раз видел он, сотни бледных лиц, ожидающих, чтобы посмеяться или склонить голову в скорби при виде его переживаний.
Настал печальный день проститься с моей мамой. Влашкин помог найти поблизости от театра комнату в разумных пределах, где я бы чувствовала себя свободнее. А также, чтобы моему одаренному другу было куда приклонить голову от гвалта театральных гримерных. Мама лила и лила слезы.
— Это другой образ жизни, мама, — говорила я. — Не считая, что меня влечет любовь.
— Ты! Пустое место, гнилая дырка в куске сыра, и ты мне будешь рассказывать, что такое жизнь? — визжала она.
В глубоком оскорблении я ушла от нее. Но я держу зло недолго: полненькие, они такие, не мне вам говорить, — добрые, и я себе подумала: бедная мама, она и правда имеет больше меня понятия о жизни. Вышла замуж за кого не любила, за мужчину с болячками, который уже истратил всю свою душу на Бога. Чтоб он когда-нибудь помылся, так нет. От него пахло несчастьем. Зубы его повыпадали, голова облысела, сам съежился, постепенно усыхал и наконец — счастливо оставаться — окончательно умер и к маме приходил на ум, только когда она спускалась взять из почтового ящика под лестницей счет за электричество. В память о нем и из уважения к человечеству в целом я решила жить ради любви.
Не смейся, дурочка, много ты понимаешь.
Думаешь, мне приходилось легко? Сколько-то надо было давать маме. Руфка с твоим папой копили на постельное белье, на пару ножей и вилок. И по утрам я подрабатывала сдельщиной, иначе было не продержаться самостоятельно. Я стала делать искусственные цветы. Целая клумба каждый день расцветала у меня на столе к обеденному часу.
Такой вид, Лиленька, имела моя самостоятельность — цветущий, но с неимением корней и с бумажным фасадом.
А между прочим, Кримберг бегал за мной тоже. Без сомнения, заметил успех Влашкина и сложил дважды два: «Ага, в этот сезамчик вход свободен…» Другие также не отставали. За мной в те годы ухаживали в порядке перечисления: упомянутый Кримберг — это раз. Два — Карл Циммер, исполнитель в парике наивных и чистых юношей. Далее — Чарли Пил, христианин, которого случайным ветром занесло так оскоромиться, создатель бесподобных декораций.