Мужская сила. Рассказы американских писателей
Шрифт:
— Настроения нет.
— Их придется кормить, — ноет Элинор. — Выпивки у нас достаточно?
— Можно купить пива, — говорит Сэм с запинкой. — Алан Спербер с женой тоже придет.
— Сэм, ты сущий ребенок.
— Послушай, Элинор, — Сэм следит за своим голосом — старается не сорваться на крик, — если это так уж хлопотно, я могу отвезти проектор к ним.
— Вот и надо было бы отправить тебя к ним.
— Я что, такой недоумок, что должен спрашиваться у тебя, прежде чем кого-то пригласить?
Чутье подсказывает Элинор, что Сэм, дай он себе волю, погряз бы в порнографии. Она сердится на него, но не может и помыслить позволить Сэму отвезти проектор к Марвину Росману: там он смотрел бы фильм
— Будь по-твоему, Сэм, — говорит она, — но какой же ты, в сущности, ребенок.
Вернее, подросток, решает Сэм. С тех пор как Марвин позвонил, Сэм взвинчен, он возбужден все равно как подросток, затворившийся в ванной. Анальная фиксация, механически отмечает Сэм.
Элинор спускается вниз — купить пива и мясную нарезку в кулинарии, Сэм тем временем принимается приводить в порядок проектор. Чистит он его кое-как. Устройство проектора ему хорошо знакомо: всего несколько недель назад он показывал фильм, в котором снимал Элинор с детьми, тем не менее с той минуты, как Элинор ушла из дому, Сэм места себе не находит: беспокоится, не перегорела ли лампочка в проекторе, волнуется, в исправности ли мотор. Прикидывает: не нужно ли смазать мотор, перерывает ящик с инструментами в поисках масленки. Смех, да и только. Сэм гонит от себя мысли о том, как на это отреагирует Сергиус. Сергиус безусловно захочет «проработать» в деталях мотивы, побудившие Сэма посмотреть такой фильм. Ну и что, говорит себе Сэм, он наперед знает, что им откроется: отстранение, нежелание иметь сексуальным партнером Элинор, уклонение от ответственности. К черту Сергиуса. Сэм не видел ни одного непристойного фильма и упустить такой шанс не намерен.
Сэм посмеивается над собой — чувствует: иначе нельзя. Если б ему предстояло лечь в постель с женщиной, до которой он прежде не дотрагивался, он — ей-ей — нервничал бы не больше.
Когда Элинор возвращается, Сэм так и вьется около нее. Ее молчание тяготит его.
— Они, наверное, скоро придут, — говорит Сэм.
— Возможно.
Сэм сам не знает — то ли он сердится на Элинор, то ли боится, не сердится ли она на него. Неожиданно для себя самого он обнимает ее за талию и слышит себя как бы со стороны:
— Может, сегодня, когда они уйдут… Я что хочу сказать: мы ведь сегодня одни… — Элинор не придвигается и не отодвигается. — Детка, я же не из-за фильма, — продолжает Сэм. — Ей-ей. Как по-твоему, вдруг нам сегодня и удастся…
— Может быть, — говорит Элинор.
Гости уже пришли, так что, по-видимому, самое время сказать о них пару слов. Марвин Росман — фильм принес он — дантист, хотя вернее было бы назвать его несостоявшимся врачом. Росман так и сыплет статистическими данными и диковинными фактами о преступной халатности врачей, повествует он о них, как правило, замогильным голосом, с расстановкой, скорбно, что решительно убивает юмор. Однако не исключено, что тем самым он, наоборот, выпячивает смешную сторону. На досуге он занимается лепкой и, если верить Элинор, далеко не бесталанен. Я часто представляю себе долговязого, костлявого Марвина — воплощенное уныние — в арендованной им мастерской на чердаке. Он шлепает на каркас шмат глины, уныло сковыривает его большим пальцем и пожимает плечами: не верит, что способен создать что-либо стоящее. Говоря с Сэмом по телефону о фильме, он оценивал предстоящий просмотр весьма пессимистично.
— Фильм, конечно же, скверный, — сказал он, голос у него был скучный. — Предвижу, он нас разочарует.
Как и Сэм, Росман отрастил усы, но у него они вислые.
Алан Спербер — его привел Росман — возбуждает у четы Словода любопытство. Сказать, что он женоподобен, нельзя, мужчина он крупный, упитанный, вот только голос у него высоковат, да и манеры уж очень чинные. Он покладистый и вместе с тем вздорный; желчный и вместе с тем благостный; обожает часами рассказывать бесконечные, весьма малодостоверные истории, у него всегда наготове какая-нибудь историйка, а вот в общем разговоре он практически не участвует. Профессию он — Алан юрист, — по всей видимости, выбрал неудачно. Вряд ли он может вызвать клиента на откровенность — такое трудно представить. Крепкий, цветущий мужчина, в свои сорок лет он сохранил немало мальчишечьего, и галстук-бабочка, и серые фланелевые костюмы, которым он отдает предпочтение, не придают ему солидности.
Рослин Спербер, его жена, прежде преподавала в школе, женщина она тихая, нервическая, но стоит ей выпить, и она трещит без умолку. В общем-то, ведет она себя вполне приемлемо, но есть у нее одна повадка, пожалуй что и досадная. Ничего особо неприятного в этой повадке нет, но компанейская жизнь в чем-то сходна с браком: в ней повадки куда важнее пороков или добродетелей. Поэтому друзей больше всего коробят именно светские потуги Рослин. Вернее сказать, интеллектуальные потуги. С гостями она ведет себя на манер хозяйки салона: вечно навязывает им своим писклявым голоском очередной интеллектуальный деликатес.
— Вам непременно нужно знать, что думает Сэм о состоянии мирового рынка, — говорит она, или: — А Луиза не поделилась с вами своими сведениями по статистике разводов?
Жалость берет на нее смотреть — так она старается угодить. Мне случалось видеть, как на глазах у нее навертываются слезы, когда Алан ее обрывает.
Жена Марвина Луиза — дама несколько суровая и весьма категоричная. Она социальный работник и, если разговор касается областей, где она считает себя докой, высказывается крайне безапелляционно. Она противница психоанализа и режет напрямик:
— Психоанализ пригоден для верхушки среднего слоя, — она имеет в виду верхушку среднего класса, — но такие проблемы, — и она приступает к перечислению, — как наркотики, подростковая преступность, психозы, распределение пособий, трущобы и прочие недуги нашего времени, такие проблемы, полежав на кушетке, не решить.
Перечисляет она эти проблемы с непонятным подъемом, точно ожидает получить от них массу удовольствия. Можно подумать, она обед заказывает.
К Марвину Сэм привязан, Луизу на дух не переносит.
— Можно подумать, бедность — ее личное изобретение, — жалуется он Элинор.
Словоды ставят себя выше Росманов, но чем — заставь их сформулировать, убедительных доводов они не найдут. А дело, наверное, в том, что Сэм и Элинор себя ни к какому классу не причисляют, Сперберов же и Росманов считают представителями буржуазии. Почему так, объяснить не берусь. Их гости также совестятся и своего нынешнего, и будущего благополучия и не менее часто в этом винятся. Их всех в равной мере интересуют передовые методы воспитания детей — между прочим, сейчас разговор у них ведется как раз об этом, — они считают себя более ли менее свободными от сексуальных табу, точнее говоря, Сэму и Элинор собственнические инстинкты присущи не меньше, чем остальным. И что касается культуры, знания Сэма и Элинор ничуть не более глубоки; и я не рискнул бы сказать, что Сэм более начитан или более основательно информирован, чем Марвин или Алан, да, если на то пошло, и Луиза. По-видимому, дело вот в чем: в душе Сэм считает себя бунтарем, а какой бунтарь не мнит себя самобытным мыслителем? Элинор — она в свое время вела богемный образ жизни — воображает себя более тонкой натурой, чем их друзья: те-то после школы прямиком поступили в колледж и женились. Наиболее здраво такую позицию, пожалуй, сформулировала бы Луиза: