Мужские откровения
Шрифт:
Так я благополучно добрался до Одессы, приехал в порт, нашел теплоход «Лев Толстой», на котором нам предстояло провести несколько недель в кинематографическом раю. Белоснежный красавец теплоход одним своим видом обещал незабываемое путешествие. Рядом на причале уже дежурили местные телевизионщики, готовые снимать весь цвет отечественного искусства, собранный в одном месте в одно время.
Перед сходнями стоял кто-то из команды.
– Здравствуйте! Меня зовут Юрий Грымов, я приехал чуть заранее. Фестивальный круиз. Можно подняться на борт?
– Здравствуйте, – отвечает мне этот человек. – Нет, подняться не получится.
– Да?
– Нет-нет, – говорит он, – вы не поняли. Теплоход никуда не идет. – И смотрит на меня то ли с интересом, то ли с сожалением.
– Как не идет? Что значит не идет? Через час сюда приедут двенадцать «Икарусов» народных и заслуженных артистов! Как – теплоход никуда не идет?!
Человек в белом кителе смотрит на пока пустую площадь перед морским вокзалом, на скучающих телевизионщиков, потом на меня:
– Не пойдет, потому что организаторы фестиваля не перевели деньги за круиз.
– ???
– Да нам, в общем, все равно – пойдет или не пойдет. У нас все готово. Ждали до последнего – денег нет.
Начинаю понимать. Всю нашу компанию – актеров, режиссеров, певцов, композиторов, музыкантов и пр. – организаторы пригласили бесплатно. Большинство пассажиров теплохода должны были составить не мы, большинство – это были туристы, которые заплатили по четыре-пять тысяч долларов за возможность увидеть всех своих любимых артистов, да еще и в средиземноморском антураже.
На дворе девяностые годы. Такое понятие, как «кидалово», составляет неотъемлемую часть словарного запаса любого более-менее грамотного взрослого человека. Не надо долго думать, чтобы сообразить: организаторы просто кинули всех – и своих клиентов-туристов, и нас, творческую интеллигенцию. Нас, конечно, в меньшей степени, потому что мы-то деньги не платили. Мы послужили наживкой, приманкой. С профессиональной точки зрения вынужден был признать: это было красиво – организовать целый фестиваль, собрать на него всех, кого только можно себе представить, привезти на открытие Slade, только чтобы потом исчезнуть с деньгами. Да, было время…
Ставлю на гравий чемодан, сажусь на него. Как мне себя вести, когда приедут коллеги, представляю себе не очень точно. И вот, на площадь, поднимая белесую пыль с гравия, начинает медленно вплывать наш караван – длинная вереница красивых автобусов, которые останавливаются один возле другого, выстраиваясь в каре. Прямо рекламный ролик «Икаруса» наяву. Эффектная сцена, телевизионщики довольны.
Из автобусов начинают выходить веселые артисты. Да, самостоятельно выйти могут не все, кого-то тут же сажают в сторонке в тенек, но какое это имеет значение? Светит солнце, сияет белизной теплоход, бегают блики по колышущейся поверхности моря – и люди светятся от счастья. А в сторонке, зная всю правду, сижу я. Ко мне подходит Алексей Васильевич Петренко:
– О, Юра, ты уже здесь! Ну как тут?
– Алексей Васильевич, мы никуда не плывем. – Я так и не придумал, как сказать это помягче.
Он расхохотался:
– Хорошая шутка, Юра! Хорошая!
Все весело смеются, с наслаждением осматривая теплоход и, наверное, уже представляя, как они будут прогуливаться в элегантных нарядах по палубам под ласковыми лучами закатного средиземноморского солнышка.
– Ну, так, если не плывем – куда ж нам теперь-то? – решил подыграть мне Петренко. – Разве что в ресторан? Ха-ха!
Но уже через
Спустя час возбуждение стало понемногу спадать. Еще через час народ стал оглядываться в поисках удобного местечка. Через пять часов после начала «забастовки» в центре зала не осталось никого. Люди начали свыкаться с мыслью, что чуда не будет и круиз останется розовой мечтой. Потихоньку усталые артисты расползлись по углам и заняли все более-менее пригодные горизонтальные поверхности, от скамеек до подоконников. У покойной супруги Алексея Петренко, Галюси, болела нога, и ее посадили на один чемодан, а другой подставили под больную ногу. Никто толком не понимал, то ли нам тут жить придется, то ли – что?
Между тем по городу прошел слух, что на Морвокзале собралось пятьсот человек артистов, всеми любимых знаменитостей. Стала расти толпа зрителей. Начались совместные фотографирования, автографы. Поначалу вроде ничего, это помогало отвлечься от тяжелых мыслей, но потом зеваки стали откровенно надоедать. Дошло уже до того, что кто-то из артистов в раздражении бросил пустой банкой от колы в какого-то особо настырного зрителя.
Тут вмешался директор вокзала. Он проявил настоящую человечность по отношению к нам: чтобы оградить уставших кинозвезд, он распорядился поставить на входе милицию, а для остальных оставить открытой галерею, которая проходит по периметру центрального зала по второму этажу. И вот, благие намерения этого доброго человека вымостили нам дорогу прямиком в наш коллективный ад. Артисты оказались как в зоопарке: в то время как они внизу пытались наладить пусть и временный, но быт, сверху на них глазели десятки зрителей, фотографируя и тыкая пальцем. Люди приходили семьями, с детьми. Чистый аттракцион, аквариум с экзотическими рыбками.
– Вон, посмотри, Васенька, этот дядя играл Робина Гуда.
Боря Хмельницкий, жуя бутерброд, поднимает взгляд, мальчик радостно машет ему рукой, а я вижу – Боря сейчас скажет что-то нехорошее… Нет, вроде перетерпел, пошел заваривать чай в пластмассовом стаканчике.
Прошло еще немного времени – я замечаю, что перед туалетами начинает расти очередь.
– А что случилось, какая-то авария? – спрашиваю.
– Да какая авария, б… – отвечают мне соседи. – Чайку попили.
С чаем, как обычно случается в подобных ситуациях, была напряженка. Спустя час после начала нашего «сидения» ни в буфете Морвокзала, ни в близлежащих киосках не осталось не то чая – вообще ничего. Но тут, по счастливой случайности, кто-то обнаружил, что чай в пакетиках продается в вокзальном аптечном киоске. Да, с травами, но чай же! Чай скупили весь. Не знаю, кого накрыло первым: чай оказался слабительного свойства. Лица переминающихся в очереди к туалету народных и заслуженных выражали такую гамму эмоций, какую нечасто увидишь на сцене, даже во время самых суровых драматических постановок.