Музы в век звездолетов
Шрифт:
— Ну, ну, — подбодрил его Картер, делая знак Марии, чтобы та унесла бутылку. Но она наполнила стакан и рядом с ним положила еще один ломтик лимона с миниатюрного фарфорового подноса. Рамирес взял стакан, но не отпил, а стал вертеть его в руках.
— Искусство, — заговорил он, — состоит в том, чтобы создать нечто на пустом месте. Показать нечто такое, чего никто никогда не видел. Помните того парня, который выкрасил оранжевой краской пятнадцатиметровый холст? Он назвал его «Оранжевое полотно», показал людям оранжевый цвет — только и всего. Но некоторые из них… они никогда не видели оранжевого цвета. Они думали об оранжевых свитерах, оранжевых
— Вот именно! — сказал Картер. Он подался вперед и выключил аппарат для массажа. — Ну а как же вы заставите людей волноваться? Как добьетесь, чтобы людям не было в высшей степени наплевать, ну, скажем, на мою жену Марию? Она так же прекрасна, как Джиокоида, но неужели вы думаете, что сделаете ее столь же значительной, если изобразите на холсте?
— Нет, — ответил Рамирес, — не сделаю.
— Самое главное, что вы должны увидеть и прочувствовать, а затем перенести на холст, — продолжал Картер, — это общие для всех переживания; А их просто-налросто нет. С этой проблемой столкнулись, еще на пороге двадцатого столетия, когда стали экспериментировать с податливой пластичной реальностью холста в двух и трех измерениях. К пониманию этого начали приходить еще тогда. Стоило только начать, ну а дальше вовсе ничего не осталось. Только отдельные новаторские приемчики. Бесполезно, Рамирес: создавать бессмертные произведения теперь нельзя. Искусство — это вещь для прошлого и из прошлого. Все наши бессмертные творцы уже родились, наши Шекспиры, наши Сервантесы.
Взгляд Рамиреса стал отрешенным. Художник надолго замолчал. Картер вертел стакан с джином, прислушиваясь к звяканью льда о стекло. Рамирес не двигался. Картер взглянул на часы и вспомнил, что у него свидание. Деловое свидание, а если вы хотите преуспеть, то дело должно быть прежде всего. Он кашлянул. Рамирес резко поднял голову и взглянул на него.
— Я мог бы кое-что сделать, — сказал художник. — Нечто такое, что заставило бы вас волноваться.
— Не говорите глупостей, — ответил Картер, вставая. — Мне нравятся ваши картины, но… вот в прошлом году вы написали для меня портрет Марии. Красивая и сильная вещь. Отдаю вам должное. Но она не волнует меня настолько, чтобы я предпочел ее обществу жены в натуре, так сказать. И не раскрывает мне ничего нового ни в Марии, ни в ком-либо другом. Прекрасная картина, но я не назвал бы это искусством.
Рамирес залпом осушил стакан. Дыхание его участилось, и Картер испугался, что он попросит еще текилы. Но художник неожиданно встал и разбил стакан о каменный пол террасы.
— Значит, вам хочется чего-то нового? — выкрикнул Рамирес. — Вам всегда хочется чего-то нового. И обязательно красивого!
— Не горячитесь, — резко сказал Картер. Ему не нравилось, что Рамирес сейчас был слишком пьян. — Ни к чему хорошему это не приведет. Я пригласил вас к себе, потому что вы наш близкий друг. Иначе вы бы просто получили письмо и уведомление от шерифа.
— А, идите к черту, — сказал Рамирес.
— Я знаю, что каньон вам дорог, — продолжал Картер. — Но как только будет сооружена эта плотина, в Мексике немало людей получат пищу и кров. Тысячи людей. Подумайте об этом. Ее уже давно следовало построить.
— Не разводите демагогию, — сказал Рамирес. —
Зазвонил колокольчик, и Мария легкими шагами пересекла гостиную, чтобы открыть дверь. В прихожей Картер услышал голоса Джейка и Элспет Прайор, пришедших раньше условленного часа. Такие люди не должны ждать. Элспет — видная специалистка в области электроники. Надо быстро, без скандала избавиться от Рамиреса.
— Послушайте, — сказал Картер. — Пусть я получаю прибыль от этой сделки, мне, право, искренне жаль, что вам приходится нести из-за нее убытки. Но разве вы не понимаете, что кто-то всегда проигрывает? Если это как-то поможет, могу послать вам чек кроме той суммы, которую корпорация выплачивает за землю при строительстве плотины.
— Ну конечно! — сказал Рамирес несколько громче, чем хотелось бы Картеру. — Ну конечно! Покупай все что можно! Но ведь твою-то душу это не задевает! И значит, ты дурак, ведь я мог бы ее задеть! Ты утверждаешь, что у художника нет больше ничего общего с аудиторией, но это не так! Я мог бы показать эту общность! Я мог бы заставить тебя переживать!
Джейк и Элспет обогнули фонтан в холле, и Джейк устремился к бару. Элспет выразительно посмотрела на Картера, давая понять, что надо немедленно подойти к ней, отложив все другие дела. Такой уж у нее был характер.
— Послушайте, мы обсудим это в другой раз, — сказал Картер Рамиресу.
— Другого раза не будет! — закричал Рамирес. — Ты, проклятая грязная свинья, не будет другого раза! Ты припер правительство к стенке, чтобы отнять у меня землю. А теперь вместо извинения бросаешь мне жалкую подачку! И тебе на все наплевать! Плевать, кто из-за тебя пострадает!
— Рамирес, вы замолчите наконец? — сказал Картер.
— Но я тебя заставлю переживать, — продолжал Рамирес. Картер пытался оттеснить его к двери, но художник стоял на ковре, широко расставив ноги, преисполненный решимости высказаться до конца. — Я тебе покажу общность переживаний. Я создам подлинное произведение подлинного искусства. Я покажу тебе нечто бессмертное. Я тебя заставлю переживать!
— Хорошо, Рамирес, хватит, — сказала Мария. Рамирес отодвинулся от Картера. Его лицо смягчилось, но было по-прежнему жестоким и целеустремленным. Он смотрел в глаза Картеру холодным трезвым взглядом.
— Сколько? — тихо спросил Рамирес размеренным ладяным голосом. — Сколько, если я принесу вам произведение искусства, дело моих рук, а, Кеннет Картер? Нечто такое, что заставит вас переживать, выведет из душевного равновесия, потрясет, будет иметь для вас значение? Вы увидите обычный жизненный опыт, но совершенно новый и прекрасный. Сколько вы мне заплатите?
В комнате воцарилась тишина. Рамирес задавал эти вопросы таким тоном, будто размышлял вслух. Они скорее походили на утверждения.
— Пятнадцать тысяч? — спросил Рамирес.
Картер на секунду задумался.
— Ну… — начал он.
— Выражение вашего лица мне знакомо, — сказал Рамирес. — Я узнаю его. Такое выражение бывает у коллекционеров, когда они слышат о предмете своих желаний. Слушайте, Картер, я хочу пятьдесят тысяч. Пятьдесят тысяч за самобытное, уникальное произведение искусства. Когда-то вы столько же заплатили за картину Миро.
Картер лихорадочно думал. Он чувствовал на себе пристальный, нетерпеливый взгляд Элспет. Он жаждал лишь одного — как можно быстрее избавиться от художника.