Музы в век звездолетов
Шрифт:
— Скажите-ка мне, Рамирес, — заговорил он голосом, полным ехидства и нарочитого презрения, — когда кондоры начнут описывать те же самые круги снова и снова? Чем эта картина лучше объемного кинофильма, пленка которого замкнута на круг для непрерывной демонстрации?
— Я вам уже говорил, — ответил Рамирес, — что изображение на картине никогда не повторяется. Иначе был бы нарушен принцип Гейзенберга.
— Я слежу за ней, Кеннет, — сказала Мария. — Это не замкнутая кинолента. Я достаточно знакома с кинофильмами, чтобы разобраться в этом. Кинолента не может
Картер растерялся. Мария понимает в искусстве больше, чем он. Если она назвала эту вещь произведением искусства, то едва ли следует сомневаться. Никуда не денешься.
— Значит, это правда? — спросил он.
— Да, — подтвердила Мария. Она продолжала неотрывно смотреть на картину. Изображение было объемным и цветным (как в большинстве новых телевизоров), и время от времени Мария слегка изгибала шею, словно пыталась получше разглядеть что-то.
— Ну, хорошо, — сказал Картер. — Согласен: все, что вы говорили о картине, — правда. Но нескольких минут мало, чтобы решить, нравится вам вещь или нет.
— Конечно, — согласился Рамирес. — Возьмите ее с собой. Повесьте на стену у себя в доме. Понаблюдайте за ней несколько недель. Затем сообщите мне, нравится ли она вам. Расскажите, удалось ли мне задеть вас, взволновать. Тогда вы будете в состоянии решить, искусство это или нет.
— Хорошо, — сказала Мария. — Сделаем, как он говорит, Кеннет. Для себя я уже решила и думаю, что через неделю-другую ты со мной согласишься. И даже если не согласишься, все равно мне бы хотелось, чтобы картина повисела у нас в доме. Она меня очаровала.
— Тебе это действительно нравится, Мария? — осторожно спросил Картер.
— Да.
Он обратился к Рамиресу:
— Мы увезем ее с собой. Но прежде позвоним в Центральную нотариальную контору и уведомим их, что этот шаг не должен истолковываться как согласие купить картину и никоим образом не означает, что условия контракта выполнены.
— Очень хорошо, — сказал Рамирес. — Но раз вы заговорили о нотариальной конторе, думаю, что было бы неплохо кое-что добавить к финансовой стороне нашей сделки.
— Вы хотите поднять первоначальную ставку? — спросил Картер.
— Да. Возникли некоторые дополнительные расходы, которых я не предвидел, и мне хотелось бы возместить затраты.
— Каковы ваши условия и что вы мне можете предложить?
— Если вы останетесь довольны картиной, то заплатите мне пятьдесят тысяч и еще десять тысяч за испытательный срок. За то, что картина будет в вашем доме, пока сделка еще не состоялась. Деньги выплатите переводом на счета некоторых благотворительных обществ, которые я вам назову.
— За испытательный срок! — воскликнул Картер. — Десять тысяч за то, что равноценно прокату! Да что вы о себе возомнили?
Рамирес выпрямился
— Я — Рамирес. Я создал эту картину. Я вложил в нее свою жизнь и душу. Я художник. Мне не кажется, что я запрашиваю слишком много.
— Почему ты так расстроен, Кеннет? — спросила Мария. Она наконец оторвала свой взор от картины и глядела на мужа с какой-то непонятной улыбкой. — Ты же ничего не потеряешь, разве что решишь, что картина действительно стоит шестидесяти тысяч.
— Хорошо, — сказал Картер. Кровь стучала у него в висках, его охватила ярость оттого, что он сам не понимал причин своей злости. — Хорошо, но не будьте слишком уверены в том, что вам удастся быстро разбогатеть, Рамирес.
— Кеннет! — резко оборвала его Мария. — Перестань валять дурака! Веди себя как подобает джентльмену. Тебе не к лицу грубить из-за каких-то грошей!
— Не смей говорить со мной в подобном тоне! — закричал Картер, поворачиваясь к жене.
— Привези картину, — сказала Мария. Она встала, подошла к двери, натянула перчатки и вышла.
Так холодна и собранна, подумал Картер. Так спокойна. Так невозмутима. Он ненавидел ее такой. Черт ее побери, она не имеет права брать над ним верх.
— Звоните, — сказал Рамирес.
Внезапно гнев Картера схлынул. Художник — просто-напросто еще один бизнесмен. Предстоит самое заурядное дело — подойти вместе с ним к видеофону, вызвать Центральную нотариальную контору и уведомить нотариусов об изменениях в контракте.
Закончив переговоры. Картер подошел к картине и стал внимательно вглядываться в нее, пытаясь осознать, почему она вызывает у него беспокойство.
— Будьте добры, помогите мне снять ее со стены, — обратился он к Рамиресу.
— Вы и сами легко справитесь.
Картер снял картину с крюка и обнаружил, что она гораздо легче, чем он ожидал. Пластмассовая рама была облицована вишневым деревом. Задняя часть выполнена из гладкой белой пластмассы. Весила картина не более пяти килограммов. Он сунул ее под мышку и еще раз покосился на нее. В лазурном небе появились прозрачные перистые облака. Картер направился к двери.
— Последний вопрос, — обратился он к художнику. — Насчет денег. Предположим, вы их получите. Эти благотворительные пожертвования — не выдумка? Вы действительно собираетесь раздать деньги?
— Да.
— Почему? Вы могли бы купить себе другой каньон.
— Нет, мистер Картер, — улыбнулся Рамирес. — Другого каньона не существует. Я собираюсь раздать эти деньги, потому что нет ничего такого, что я хотел бы на них купить. Дополнительную сумму я запросил лишь на покрытие непредвиденных расходов. Прощайте.
Картер хотел что-то сказать, но так и не нашелся. Он крепко прижал к себе картину и ушел.
В противоположность Марии Картер еще не испытал на себе особого воздействия картины. Для него эта новинка была пока что развлечением, а не увлечением. Если он шел через гостиную, то лишь потому, что ему так хотелось. Он мог бы пройти через кухню или, в солнечные дни, более длинным путем — через террасу.