Шрифт:
Стыдно признаться, но я подкупил собственного сына, чтобы он начал учиться играть на пианино.
Эта идея пришла мне в голову однажды ночью, когда я услышал, как он тренькает на игрушечном синтезаторе, который ему подарили на день рождения два года назад. Представьте себе, ради этого он оторвался от своих компьютерных игр. Тогда я вошел к нему в комнату и спросил, не хочет ли он научиться играть на фортепьяно.
Нет, не хочет. Ни за что на свете. Я намекнул ему, что он будет получать больше карманных денег, если согласится. Восемьдесят крон в неделю вместо пятидесяти. Робин, почувствовав мое отчаяние, отказался
И я согласился. А что еще оставалось? Необходимо было что-то менять. Сын с пугающей скоростью погружался в виртуальный мир, и если пианино станет хоть ненадолго возвращать его в мир реальный, то цена не кажется такой уж большой.
Иллюзорный мир. Не знаю, как еще его назвать, но именно в нем Робин и проводил большую часть времени вне школы. Онлайн. Нацепив наушники, с джойстиком в руках, он отчаливал к тем берегам, куда мне доступа не было.
Не такая уж и проблема, подумаете вы. Это совершенно нормально, современная молодежь вся такая и т. д., и т. п. Это так. Но ему было всего одиннадцать. Сидеть безвылазно по пять, шесть, а то и семь часов в электронном придуманном мире вредно для здоровья. И я его подкупил.
Как вы думаете, что будет делать одиннадцатилетний ребенок, выторговав сто крон в неделю у безвольного папаши? Правильно: покупать новые игры. Но я не мог придумать, что еще можно сделать. Любое занятие, отвлекающее от битв с монстрами и общения с невидимыми собеседниками, — это уже прогресс.
Теперь я понял. Лучше бы я потратил деньги на более скоростной Интернет, на беспроводные наушники, на новый компьютер, на все, что угодно. Может быть, тогда удалось бы избежать этого мрака. Откуда мне было знать.
А начиналось все очень хорошо. У Робина явно были способности к музыке. Поиграв несколько недель одним пальцем «Братца Жака» и «У Мэри есть барашек», он вник в основы нотной грамоты и взял первые аккорды. Его успехов нельзя было не заметить, ведь он всего достиг сам, без помощи отца.
В том, что касается музыки, я абсолютный профан. Я никогда не пел и не играл ни на одном из инструментов. Скорее всего, Робин унаследовал музыкальный ген от матери, она должна была сидеть рядом с ним у пианино. Этот инструмент — одна из немногих вещей, которые от нее остались. Может, поэтому я так настаивал именно на нем? Чтобы сохранить хоть какую-то связь с ней.
Когда Робин начал заниматься музыкой, прошло почти два года с тех пор, как Аннели села в машину и больше не вернулась. Обледеневшая дорога, автобус на встречной… Через месяц там построили разделительный барьер между полосами. Всего через месяц. Я ненавидел эту металлическую преграду, ранящую мой взгляд каждый раз, когда я проезжал мимо того проклятого места. Потому что в нужный день ее не было.
Мы переехали через шесть месяцев после гибели Аннели. В старом доме было слишком много комнат — для будущих детей, о которых она мечтала. Эти комнаты напоминали мне о той жизни, которой уже не будет. Я просиживал в них долгие часы. Но самое главное, дом оказался слишком большим и дорогим, чтобы содержать его в одиночку.
Я решил расстаться со всеми погибшими мечтами и нашел работу в Норртелье, в трехстах километрах от старого дома. Мы переехали из Линчёпинга в хижину в лесу, продуваемую
Но дом оказался дешевым. Очень дешевым.
Во время переезда я чувствовал себя на подъеме. После шести месяцев, во время которых моя тоска обретала почти физические формы, душила по ночам, комкала простыни и гнала из постели, мне предоставился шанс вздохнуть чуть свободнее. На новом месте предстояло начать новую жизнь, хотя бы ради Робина. Для него было не слишком хорошо жить вдвоем с отцом, с которым в постели лежала смерть и чей сон никогда не продолжался более одного часа кряду.
Накануне отъезда я устроил генеральную уборку. Избавился от всего, что не требовалось для нашей новой жизни: от платьев Аннели, связанных вручную ковриков, мебели, будившей ненужные воспоминания о жизни, в которой нас было двое. Я разрубил хлам топором и выбросил все кусочки.
Ночь после этого прошла прекрасно, я впервые за шесть месяцев выспался. Только проснулся в ужасе.
Что я наделал?
В горячке я выбросил не только вещи, которые нам с Робином могли пригодиться (просто не мог оставить кухонный стол, за которым Аннели сидела с чашкой кофе, или лампу, освещавшую ее лицо), но даже то, что мне хотелось бы сохранить. Подушку, которую она любила прижимать к животу во сне. Заколки, в которых запутались ее волосы. Странный талисман. Все это было сломано и превращено в мусор.
Единственное, что сохранилось, — пианино. Парни, которые пришли выносить хлам, отказались забирать инструмент, а сам я его вытащить просто не мог. И оно осталось там, где стояло, с отпечатками ее пальцев на клавишах.
В то утро… проклятое утро! Если бы не это пианино, наверное, я бы окончательно потерял рассудок, и Робину пришлось бы звонить в полицию, а не ехать прощаться с одноклассниками. Как ни странно, но теперь со мной происходит то же самое — пианино не дает мне совсем пропасть.
Оно переехало с нами в новый дом. И так вышло, что единственным местом, куда его можно было втиснуть, оказалась спальня Робина. Наверное, именно поэтому Робин и начал играть, а через шесть недель уже мог взять несколько осознанных аккордов.
Не могу сказать, чтобы он много играл, но этого вполне хватало. Ему нравился учитель музыки: парень был моложе меня на несколько лет, но уже носил кофты и шлепанцы на пробковой подошве. Робину хотелось заслужить его одобрение, поэтому он выполнял упражнения, на час или два отрываясь от своих игр.
Я ничем не мог помочь ему в его занятиях музыкой, поэтому Робину не нравилось, что я присутствую в комнате, когда он занимается. Я уходил на кухню, читал газеты и прислушивался к тому, как звучащая в очередной раз «Свети, свети, маленькая звездочка» становится все уверенней.
Как только из комнаты снова начинали доноситься стрельба и вопли «Шестеренок войны» или «Хало», я перемещался в гостиную к телевизору и радовался тому, как изменилась наша жизнь.
Насколько я помню, это случилось на восьмой неделе. Я только что привез Робина с урока музыки и сидел на кухне с кофе и газетой, а он начал заниматься в своей комнате.