Музыка рассвета
Шрифт:
Как-то я забрел в глухую местность, где должно было быть, со слов местных жителей, прелестное озеро Рукоярви. Помимо красоты берегов, оно славилось тем, что поросло белыми лилиями и напоминало цветущее поле. Возле него на быстрой узкой речушке шумел водопад, который мог поспорить со знаменитым Кивачом. Я долго шел по заросшей тропинке среди бесконечных холмов. Наконец меня обступил светлый сосновый лес, где возвышались, как жилища гномов, серые гранитные глыбы. Справа шумела невидимая река, слева за деревьями вставал крутой каменистый склон, покрытый разноцветными узорами лишайника. Трудно передать эту картину, но какие-то особенности ее вдруг заставили меня совершенно четко представить образ Иллы, воплощенный в стройных стволах сосен, радостном трепете света, льющегося сквозь ветви, медовом благоухании
Там стояли развалины старого хутора, окруженного зарослями малины и шиповника. Тропинка, аккуратно выложенная камешками, обрывалась над водопадом. С головокружительной высоты двумя каскадами летел вниз пенящийся поток, и там, внизу, в сверкающих брызгах, у подножия водопада паслась белая лошадь!.. Наверное, лишь у былинного Сивки-Бурки могла быть такая длинная грива, тонкие грациозные ноги, привыкшие скорее к воздуху, чем к земле, такие изысканные линии, удлиненная узкая голова, которая своей белизной соперничала с лилиями. Но более всего поражали глаза лошади. Громадные, черные, влажные, исполненные какого-то глубокого чувства. Это молчаливое слово-взгляд лишь на мгновение коснулось меня и исчезло. Исчезла и лошадь, как я ни искал ее, спустившись в ущелье. Да может, она мне только померещилась. Но тут' моя память с неудержимой силой повлекла меня к моему прошлому и прежде всего к Илле.
Та первая наша встреча произошла на маскараде. Большой прекрасный город, бывшая столица, прозываемая Северной Пальмирой, наряжался, готовясь празднично встретить наступление Нового года. Дух игры, нридуманности витал над площадями и улицами.
Вот в одном из роскошных особняков на набережной, нанятых на вечер для веселья, собралась разношерстная толпа студентов. Право на вход имел лишь тот, кто имел маскарадный костюм. Я издавна питал слабость к нарядам прошлых веков и воспользовался возможностью покрасоваться в богатом одеянии Пиратского адмирала. Черный бархат с золоченым шитьем и парчовой отделкой, сапоги с. отворотами, треуголка с перьями — все это делало меня весьма внушительным. Однако и толпа собравшихся поражала великолепием. Многие добыли себе платья в театральных кладовых и выглядели в них не хуже давно забытых щеголей, которым когда-то принадлежали эти наряды. Загремела музыка, захлопали бутылки с шампанским, пары понеслись в танце, и началось веселье.
В середине программы жюри должно было выбрать два лучших костюма, мужской и женский, и сделать их обладателей хозяевами праздника. Задача оказалась невыполнимой — ни одно мнение не совпадало с другим. Тогда, пересчитав присутствующих, жюри собрало несколько карточных колод и, изъяв из них червовых королей и дам, оставило только по одному экземпляру карт этой масти. Карты были перетасованы, и теперь каждый мог тянуть свою удачу, чтобы стать властелином вечера. В минуту вся масса людей вытянулась в длинную змею очереди. Я не верил в удачу и встал в самом конце. Но благодаря капризу случая именно в моих руках оказался червовый король. Меня увенчали короной из фольги и усадили на трон. Еще через мгновение ко второму трону подвели королеву. Она была в костюме ведьмы. Полупрозрачное лиловое платье, прожженное во многих местах и украшенное бисерными узорами и блестками, подчеркивало ее стройную фигурку. В руках была метла, увенчанная головой игрушечной лошадки, лицо скрывала маска. Густые белокурые волосы перехватывал золоченый обруч. Нам принесли старинный кубок, наполненный вином, который мы должны были осушить вдвоем. Что за странная смесь содержалась в нем, трудно сказать, но когда мы наконец справились со своей задачей, зал раскачивался перед глазами, уже не слушаясь музыки, и хмельной дурман завладел головой.
Отрывочными сновидениями, полными то кошмара, то восторженного взрыва чувств, представали дальнейшие события. Вот обряд шутовского венчания, когда нам, наконец, дозволено было снять маски. Опять кубок с вином над нашими головами, и голос патера, вещающий, что вино необходимо, чтобы мы не пугались друг друга. Обмен поцелуем под долгое «ура» ликующего зала, когда я впервые услышал ее имя — Илла. Думая, что это розыгрыш, я назвался Эном. Наш танец, после которого
— Вы не та! — кричу я. — Вы не королева!
Она смолкает, долго смотрит на меня, затем разрывает платье и сбрасывает его.
— Не все ли равно? — шепчут ее губы, кривясь в гримасе.
— Нет, — отвечаю я, отступив. Она хватает метлу и вскакивает на подоконник.
— Оставайся Эном навсегда! — кричит она.
Вдребезги разлетаются оконные стекла, и она падает в пустоту предрассветных сумерек. В ужасе я выбегаю из комнаты и несусь на улицу. Стекла ранят мне руки, когда я, споткнувшись, падаю на землю. Но вокруг никого. Мои следы единственные на свежевыпавшем снегу под окном. Полный томления и ужаса, я возвращаюсь домой.
Прошло несколько лет с той новогодней ночи, прежде чем я снова встретил Иллу. Как-то мои знакомые попросили меня подежурить ночь подле тяжелобольной женщины. Дни ее были сочтены. Время от времени она впадала в бред, пытаясь вставать, так что помощь была ей необходима. Я вошел в комнату больной поздним вечером. Она спала, но как только я сел в кресло, глаза ее раскрылись.
— Эн, наконец-то вы пришли. Я так ждала вас!
Мыслимо ли передать все те немногие часы, оставшиеся нам для беседы?
Илла рассказала, что в тот новогодний вечер подле нее оказалась женщина, как две капли воды похожая на нее. Она отнимала у нее всех кавалеров, что жаждали танцевать с королевой бала. Затем взяла за руку и увела с собой. Двойник ее оказался настоящей ведьмой, и Илле пришлось побывать на шабаше, если он ей только не привиделся. В заключение ведьма показала ей в зеркале суженого.
— Я так хотела увидеть вас, однако это был другой человек, — сказала Илла со слезами.
Кончился вечер, но не кончилось наваждение. Илла долго, напрасно искала меня. Наконец ей встретился человек, которого она видела в зеркале ведьмы. Он стал ее мужем. Что же теперь? Теперь она умирала, но была так счастлива встрече со мной, что я не решался оставить ее даже на минуту. В ночную пору ею овладел бред. Она видела постоянно какую-то белую лошадь, которая плыла по воздуху и рассыпалась тысячами брызг под солнечными лучами. Когда к ее постели подходил муж, она обращалась к нему со словами любви и нежности, которых он никогда не слышал прежде. Придя в себя, она с испугом спрашивала, что она говорила, а потом признавалась, что принимала его за меня. Последние часы ее жизни она слышала музыку и, превозмогая боль, улыбалась мне. Не дай Бог кому-нибудь пережить подобное! Тоска этой улыбки каленой печатью легла на мою душу.
— Ищи меня, любимый, и верь, я не умираю, я только ухожу, — прошептали ее губы с последним вздохом.
Только ухожу! Что значили эти слова? Где я должен был искать Иллу? Может, здесь? За мостом, скалистым, грозным, глухим мостом Карелии, ведущим к заброшенному хутору? Но мог ли здесь быть Тот берег? Впрочем, не все ли равно, что это за место, если я встретил здесь Иллу. Из сказки, преданья иль сновидения пришла она, прошлое вернуло ее или она вернула для себя и меня прошлое — пусть судят другие. Я же, не ища объяснений, принимаю эту жизнь, будь она хоть трижды призрачной.
Полный самых невероятных предчувствий и будто уже зная, что меня ожидает, я вернулся в крохотную, доживающую свой век деревушку на берегу Ладоги и стал расспрашивать о хуторе над водопадом. Никто не смог рассказать что-либо вразумительное. Я долго бродил по ближним селам, пока не оказался случайно на местной свадьбе. Среди гостей обращал на себя внимание слепой старик финн, к которому все относились с особым почтением. Кто-то шепнул мне, что это ведун, который должен предсказать молодым будущее. Дождавшись момента, когда старик собрался уходить, я вызвался проводить его. Он кивнул и подарил меня беззубой улыбкой: