Мвене-Ньяга и семеро пророков
Шрифт:
— Согласился? — Какая-то надежда прозвучала в голосе интервьюера из Соединенных Штатов. Окружавшие нас голубоглазые арабы при этом вопросе сделали какие-то незаметные движения, закончившиеся одновременным щелчком затворов.
— Еще бы не согласился! Кстати, среди парламентеров был тот самый парень, который рвал долговые расписки.
Бунт в Шибаме, городе, похожем на Манхэттен, был, кроме всего прочего, бунтом и против американского Манхэттена, который олицетворяет и утверждает законы насилия.
В свое время, еще при султанах, нефтяные монополии США выторговали право порыться в недрах Хадрамаута. «Порылись» и нашли нефть. Но произошли восстания в Шибаме, других княжествах. Искатели чужих богатств смекнули, что
Молодые жители Шибама идут на митинг
Это была ложь. И это было насилие. Лишать независимое государство средств к существованию — это насилие. Однако ложь разоблачили. В экспедиции американцев работал парень-араб, закончивший нефтяной институт в Бухаресте, — Зубейди. Он-то и разоблачил американцев. А хадрамаутцы поняли: с султанами, хоть их и выгнали, предстоит еще долгая борьба. У них ведь много союзников — от лондонских университетов до уолл-стритовских кошельков.
Несколько лет назад я встретил на Бродвее слепого негра. Его вела собака. Он просил подаяния. Тогда меня поразило, что богатая, сытая улица Нью-Йорка, вся в рекламах, кричащих о благополучии, не могла и не хотела помочь даже одному человеку. В Шибаме Бродвея нет. Вместо него — щели между домами. В них сыро, много бедных. Но вот улица-щель вывела на площадь. Там шел митинг. Старик с винтовкой говорил: «Надо хорошенько подумать, что делать с султанской землей. Можно, конечно, раздать ее крестьянам, но разумно ли дробить большие хозяйства с тракторами? Не лучше ли создать кооператив или государственную ферму?..» Площадь затихла, задумалась, люди сами решают свои дела.
И видно поэтому бедный Шибам не оставил такого тягостного чувства, как богатый Нью-Йорк со слепым негром.
Наш самолет был оцеплен солдатами народной милиции. «Мы должны исключить малейшую возможность провокации», — сказал Фейсал. Он дал каждому свой адрес. И предупредил, что адрес скоро немного изменят: он будет без слова «Хадрамаут».
Потом я узнал, что Хадрамаут в переводе означает «пришла смерть».
Наши за границей
На огромном континенте, от Касабланки до Браззавиля, встречаешь советских людей. Эти встречи бывают сдержанными, радостными, деловыми, озабоченными, за рабочим столом или за семейным, когда хозяйка с гордостью говорит: «У нас сегодня русский стол»… А кругом пальмы, дремучие джунгли, пески или неведомая река. Разными бывают свидания с Родиной. Но они всегда трогательны. Мне всегда хотелось написать об этих людях.
Я хочу закончить эти заметки рассказами о людях, которых встретил на разных широтах, о советских людях, заброшенных на Черный континент.
Доктор из Вереи
«Медицина, которая служит человеку, слагается из искусства и науки, и над ними простирается чудесный покров героизма… Это распространяется также и на врачей будней, на великого и малого практика, который, не чувствуя страха, подходит к постели страдающего от тяжелого недуга». Гуго Глязер «Драматическая медицина»
В Африке и вообще за границей Виктор Портной впервые. Ему тридцать три года. Он окончил Алтайский медицинский институт, работал главным врачом участковой больницы. Потом ординатура при Центральном институте усовершенствования врачей в Москве. Получил назначение в город Верею. Оттуда его послали в Конго (Браззавиль).
Встретились мы с Виктором в Имфондо, в тысяче километрах от столицы.
Знакомство с жизнью селения на севере Конго я начал с визита к префекту господину Жану Гандо. Это высокий, стройный человек из племени мбоко. Образование у него небольшое — всего начальная школа. Но природная сметка, сообразительность, умение быстро разобраться в обстановке, а также глубокий патриотизм сделали из него руководителя. Господин Гандо сообщает сведения о крае. Они скупы и немногочисленны. В Имфондо и на прилегающих землях живет около тридцати пяти тысяч человек. Промышленности — никакой. Население занимается рыболовством, охотой. Кое-где начали возникать плантации кофе. Префект просит обратить внимание на то, что в Имфондо много рыбы, много плодородной земли, есть редкие породы деревьев да, наверное, и в недрах немало сокровищ. «Мы хотим взять все эти богатства, но пока не можем. Люди неграмотны, у них нет знаний, навыков к высокопроизводительному коллективному труду». Это сказано с горечью и глубоким беспокойством.
Кто в этом виноват?
Есть такие и в самом Имфондо. Это португалец Карлос, француз Ле и другие европейцы, пытавшиеся играть в благодетелей, а на деле выжимавшие последние соки из местных жителей. Но сейчас не о них речь. Сейчас — о Викторе.
Виктору Илларионовичу Портному и его жене Маргарите Ивановне нелегко. Госпиталь старый, основан еще в 1918 году. Оборудование плохое и давным-давно нуждается в ремонте. Нет электричества. Поэтому Виктор взял фару от автомобиля, подключил к аккумулятору, вод ней и делает операции, каждый день — три, четыре. За один только год он сделал триста сложных операций.
Но если бы иметь дело только со скальпелем… Виктор — хирург, жена — терапевт. И вот они заменяют здесь целую поликлинику. Они удаляют зубы, лечат туберкулез, к ним приходят с проказой, ушными заболеваниями, приносят больных, пораженных столбняком. Помимо этого масса других забот, совсем уже не лечебных. Государство отпускает на больницу очень мало средств. Их не хватает для содержания девяноста-ста больных. И вот доктор Портной идет к вождю деревни и просит, чтобы сын вождя, работающий при госпитале сторожем, занялся по совместительству охотой: пациентам нужно свежее мясо. Я видел, как Виктор превращался в ловкого торговца и по сходной цене закупал у оптовика маниок и обезьян для госпитального стола. Он выкраивал франки, чтобы приобрести сетки от комаров для больных туберкулезом. Словом, все приходится делать самому. Конголезские власти оказали ему полное доверие и уже давно отказались от проверок его хозяйства.
— Была такая, как сейчас, ночь, — вспоминает Виктор. — Нас с Маргаритой разбудила крыса, которая, попав в столовую, не могла найти выхода. В ярости она грызла ножку шкафа, шум стоял страшный. Мы думали — пантера. Вы знаете, нас застращали «бывалые» африканисты. Я взял нож, а Маргарита — утюг, открыл дверь и туг увидел крысу. Выпустили ее. Легли было спать. Вдруг барабанный бой. Сейчас-то привыкли. Но тогда…
Действительно, все это надо пережить. Помню свою первую ночь в Инфондо. Вдруг сон взорвал тревожный и частый стук тамтама. Уже не заснуть. Я взял фонарик и вышел. Луна высоко. На крыльце — улитка размером с детский кулачок. Рядом с ней — улитенок. Ветер несет лепестки цветов. Примерно в километре от дома замечаю свет лампы. Иду туда. Все громче звук барабана. Его сменяет хор мужских голосов, потом — женских. На высоком столе, похожем на нары, лежит женщина, покрытая ярко-коричневой тканью. Она умерла утром, а сейчас ее хоронят.