Мы идём к Луне

Сапожников Владимир Константинович

— Нет, не пора, — твёрдо решил начальник экспедиции. — Сначала сделаем открытие.

Приказ есть приказ. Экспедиция двинулась дальше. И вдруг лес расступился. Перед взорами путешественников простиралось великое заснеженное пространство! Очень далеко синела стена леса, а у ног, сколько глаз хватает, дыбились лохматые кочки. Много кочек. Они были рыжие, непричёсанные и росли прямо из земли. Кочки, снег — и больше ничего!

— Это великая пустыня, — сказал начальник экспедиции. — А ты говорил: ничего не откроем. Вот видишь, открыли. Я занесу пустыню на карту.

— Это

не совсем пустыня, — сказал носильщик. — В лесу, понимаешь ли, пустынь не бывает.

— А что это, раз не пустыня?

— Болото. Только сейчас оно замёрзло.

Оказывается, пустыни бывают, где жарко. Где очень жарко и где черепахи и верблюды. В пустыне никто на лыжах не ходит.

— Ну да, это не пустыня, — согласился начальник экспедиции. — Это великое лесное болото. Мы дадим ему знаешь какое название? Великое болото Кабанья голова.

— Почему — Кабанья голова? — удивился носильщик. — Так болота не называют.

— Называют. Тут жили дикие кабаны. Очень давно. Это древнее болото.

Посреди древнего болота темнел островок, на нём рос рябиновый куст. Даже не куст, а рощица, и там, в рощице, было что-то живое. Что-то мелькало в ветвях, двигалось. Птицы или кто ещё — трудно разглядеть: островок синел далеко.

Бинокль! Нет бинокля! Почему нет бинокля? Ладошки трубочками — и всё видно! На рябине много-премного птиц! Сто или двести. Целая стая. И все с хохолками. У каждой птицы красивый хохолок-шапочка.

Подошли ближе, но птицы ничуть не испугались. Они клевали ягоды, грелись на солнышке, тихонько переговаривались.

Птицы были красивые. Шубки серо-зелёные, хохолки-шапочки серебристые, а в крыльях сверкало ярко-жёлтое, золотое. И в хвостах тоже искрилось золотое и малиновое. Когда птицы перелетали с сучка на сучок, сыпались жёлтые, малиновые искры.

— Это жар-птицы! Жар-птицы Кабаньего болота! — догадался взволнованный начальник экспедиции. — Видишь, у них золотые перья в крыльях? Ты видел?

И носильщик видел! Целая стая маленьких жар-птиц. И они живут только на Кабаньем болоте!

— Очень красивые птицы, — согласился носильщик. — А знаешь, как их зовут? Свиристели. Послушай, как они переговариваются.

«Цвирь-цвирь-цвирь!» — слышалось в глубине рябиновых кустов. Тоненький чистый перезвон, будто родник по камешкам журчит.

— Цвирь-цвирь-цвирь, — заговорил с птицами начальник экспедиции на свиристельем языке. — Цвирь-цвирь! Вы нас не бойтесь. Мы путешественники. Мы идём в Берёзовый лог. Мы идём к луне. Знаете что? Вы не видели старичков-лешачков? Они в белых шапках и с кошёлками, а в кошёлках — волшебная трава…

Птицы удивились, что охотник знает птичий язык. Некоторые даже перепорхнули ближе, защебетали часто-часто, хотели, должно быть, рассказать про лешачков, но вдруг откуда-то сверху послышался ужасный свист! Не свист, а пронзительный разбойничий покрик, от которого леденела кровь в жилах. Стая — будто её ветром сорвало — разом вспорхнула, торопливым зелёным облачком помчалась прочь, быстрее, быстрее к дальнему лесу…

Что случилось? Кто кричал? И тут охотники увидели: с неба на свиристелей падало что-то белое, стремительное, страшное. Вот оно уже настигает птиц, сейчас врежется в середину стаи… И всё нарастал ужасный разбойничий посвист.

Это была огромная птица с огромными широко распахнутыми крыльями, с мохнатыми ногами.

Вот она, щёлкая клювом, мечется уже среди свиристелей: глазастая голова, страшные когтистые ноги. Птица-разбойник рубит направо и налево белыми острыми, как сабля, крыльями…

Лупастый хватала

Это был лунь. Он взмывал вверх и снова падал на стаю. Свиристели кидались врассыпную. «Цвирь-цвирь!» — слышалось пронзительное, отчаянное. Скорее, скорее к лесу! Стая то рассыпалась, то вновь собиралась торопливым испуганным облачком. Спешила, спешила… Лунь, треща клювом, рубил крыльями, метался молнией среди стаи, снова и снова падал сверху. Страшный бросок сверху — и одна свиристель отстала, заметалась, а лунь гнал её дальше и дальше от стаи, от спасительного леса… Он бил крыльями, прижимал мечущуюся птицу к земле и уже протягивал жадно растопыренные когти…

— Эй ты! — кричал охотник. — Не трогай её, она тебе ничего не сделала! Уходи, хватала противный, глазастый, лупастый!..

Охотники топали ногами, кричали. Ах, как хотелось помочь мечущейся в страхе птице, такой маленькой, такой беспомощной жар-птице Кабаньего болота! Но всё ближе стремительная белая тень, вот она настигает, настигла, бросок — и когти сомкнулись. Охотники видели, как мохнатые когти схватили, смяли живую птицу, скомкали, сломали крылья, и тотчас погасли золотые и малиновые искорки, сыпавшиеся в полёте…

— Отпусти её! — кричал охотник. — Ей же больно. Стой! Стой! Отпусти, дурак!

Но белый пират не слышал. Всё выше забирая над болотом, он улетал прочь, лениво махая широко распластанными крыльями.

И тут только охотник вспомнил об оружии. Пах-пах-пах-пах! — отчаянная длинная очередь. — Пах-пах!

Но где там! Лунь не спешил, направляясь к лесу, и было видно, что в когтях у него живая птица. И головку с хохолком было видно, и хвост. А вместо крыльев торчали в стороны переломанные пёрышки.

Ах, как ей сейчас страшно, как больно! Как бьётся у неё сердце! Ведь она живая и всё видит. И задыхается в железных когтях.

Пах-пах-пах!

Выстрелы гремели над Кабаньим болотом, но белый разбойник, не обращая внимания, удалялся с добычей. Охотник выхватил револьвер-автомат — одна длинная очередь, другая. Стволы нагрелись, пахло порохом над Кабаньим болотом, но всё напрасно…

В конце концов охотник отбросил оружие, сел на снег и заплакал.

— Ей же больно… — повторял он. — Она же маленькая, а он её схватил. Противный, глазастый, лупастый хватала…