Мы искали друг друга

Максим Шведов был из породы невезучих — все шишки на него. Вот и в тот раз: вывезли их на сельхозработы, собирать хлопок — и на тебе. Со всего курса заразу эту, вирусный гепатит, подцепил один Макс.

Тогда еще не было таких мрачных болезней, как «ласковый убийца» импортный гепатит «Цэ». Люди недужили нормальным гепатитом «А», нашей отечественной болезнью Боткина. В инфекционной

больнице, известной в народе под именем «Заразка», студента встретили как родного. Там привыкли: каждый год, по окончании хлопковой компании, некоторое количество студентов неизбежно попадает к ним с болезнью, в просторечии именуемой «желтухой».

Экзотическая внешность Макса, особенно глаза цвета спелого лимона (взглянув на них, прохожие на улице в ужасе шарахались в стороны), здесь никого не удивила. Без долгих разговоров желтоглазика сунули под душ, обрядили в больничное белье и уложили на кровать под капельницу.

Медицинская сестричка приклеила куском пластыря к руке Макса иглу, торчащую из вены, строго наказала не вставать, вышла. Так тоскливо стало Максу — впору завыть. Тоскливо и страшно. Угнетали голые, обшарпанные стены, грубые, как в армейской казарме, железные койки; пугали мертвенно-бледные, подернутые желтизной лица обитателей палаты — лики оживших покойников из фильма ужасов.

— А ничего у тебя видок, — подал голос один из «мертвяков» с соседней койки. — За китайца сойдешь.

Макс сердито покосился на насмешника. Тот улыбался приветливо, без тени издевки, и уже не выглядел монстром — нормальный парень, симпатичный даже, такие, наверное, бабам нравятся.

— Да и ты тоже, желтолицый брат, — отпарировал шутку Макс.

Сосед поднялся с кровати, подошел, протянул руку.

— Рудольф, можно Рудик.

— Максим, можно Макс.

Пожали руки, благо правая у Макса была свободна. Он невольно задержал взгляд на руке нового знакомого, точнее на его мизинце, чуть искривленном и комично оттопыривающимся в сторону. (Наверное, неправильно сросся после перелома).

— А это Рустик и Тоха, представил двух других сокоешников Рудик. Пацаны-таджики, игравшие на койке у окна в «подкидного», кивнули Максу. — Они из политехникума. Я из пединститута. А ты, служивый, откуда будешь?

— Универ, мехмат, — кратко ответил Макс.

Постепенно разговорились. Макса, разумеется, более всего интересовало, чем и как тут лечат, и долго ли придется «загорать» на этой койке. Рудик, на правах ветерана принялся просвещать новичка.

Унылая открылась перспектива: мало того, что Максу, при самом благоприятном стечении обстоятельств, предстояло провести здесь не менее трех недель на строжайшей диете, но и по выздоровлении предписывалось полгода воздерживаться от жареного, жирного, острого и, — боже упаси, — спиртного.

— Кефир, клистир, сортир, — подытожил Рудик. — Ну, а летом, если доживем, водка, лодка, молодка.

Максу сразу же захотелось, чтобы быстрее наступило лето. Не то что бы он был большим любителем выпивки и лодочных прогулок, просто сидеть полгода на кашах и кефире — весьма сомнительное удовольствие. Что же касается пессимистичного «если доживем», то Макс, со свойственной его возрасту самонадеянностью,

исключал для себя возможность другого исхода.

Здешняя обстановка давила, особенно на новичков. В коридорах больницы вечно царил полумрак, — должно быть, экономили на электричестве, — и от того гляделись они и вовсе безрадостными. Усиливали тоску развешенные повсюду плакаты «Вирусный гепатит — опасное инфекционное заболевание». Какая, скажите на милость, нужда, напоминать об этом уже заразившимся людям? В туалете Макса охватывал страх при виде собственной мочи, окрасившейся в темно-коричневый цвет. Чувствовал он себя прескверно: беспокоила печень, отсутствовал аппетит, ощущалась разбитость во всем теле.

Зато «ветераны», из числа поступивших ранее, вовсе не производили впечатления несчастных и развлекались всеми доступными средствами: травили день-деньской анекдоты, подкалывали друг друга, перекидывались в картишки, заигрывали с молоденькими медсестрами и желтоглазо-желтолицыми девицами-пациентками: отделение было смешанным. Самым причудливым образом переплелись здесь уныние и праздность.

Палата Макса была четырехместной, но их уплотнили, внесли пятую койку, на которую поместили нового бедолагу — молодожена Вову. С этим парнем, студентом последнего курса химфака, судьба сыграла ту еще шутку: он умудрился попасть в больницу на третий день после свадьбы и теперь проводил здесь медовый месяц.

Каждый день Вову навещала молодая жена. Она жутко краснела под откровенно любопытными взглядами сокоешников мужа — тот вставал, несмотря на протесты супруги, и шел с ней во двор, где они подолгу сидели на лавочке, держась за руки. Вова возвращался в палату хмурым, молчал, не отзывался на непристойные шуточки и советы, сыпавшиеся со всех сторон.

В беседах студентов преобладала «женская тема». О чем бы ни начинался разговор, в итоге он всегда сводился к бабам. Главным экспертом по сексуальным проблемам выступал Рудик. Он был избалован женщинами.

— Нас всего двое мужиков на курсе, — похвалялся Рудик, — и тридцать баб.

Однокурсницы проведывали его, чуть не ежедневно, то по одиночке, то целыми делегациями, но Рудику, видимо, этого было мало — он и в больнице не пропускал ни одной юбки, даже к строгой старшей медсестре Тамаре подбивал клинья. Когда дежурила Тамара, умолкали все любители громко поболтать после отбоя, только в палате Максима позволяли себе продолжать разговоры и смешки. Рудик шутками-прибаутками отводил гнев медсестры — та просила хотя бы не мешать соседям.

А еще у Рудика была мечта. Огромная, как океан. И столь же недоступная. Раз, укладываясь спать, Рудик поведал сокоешникам:

— Знаете, о чем я мечтаю больше всего, мужики? Негритянку трахнуть… Эх! Во сне даже вижу.

И столько неподдельной страстности было в его голосе, что всем обитателям палаты стало ясно: это не блажь пресытившегося донжуана, а настоящая Большая Мечта. У каждого, как известно, свое хобби; иными словами, каждый сходит с ума по-своему.

— Назвать тебя, Рудик сексуальным психопатом — это слишком мягко будет сказано. Ты маньяк, — поставил сокоешнику диагноз Вова.