Мы из ЧК
Шрифт:
— Если не ошибаюсь, мы с вами уже встречались? По-моему, в Челябинске. Так ведь?
— Точно, — улыбнулся Порфирьев. — Вы руководили тогда операцией по очистке города от анархистов. Я же находился в составе группы, выделенной особым отделом Восточного фронта. Там же ранение получил и вот теперь, после госпиталя, в строй возвращаюсь.
Глядя на Виктора Ивановича Дьяконова [1] , Порфирьев вспомнил ту краткую характеристику о начальнике, которую услышал в Омской губчека. Сотрудники отдела заявили тогда, что Дьяконов — прирожденный чекист. Профессиональный революционер, большевик с 1906 года, он имел за плечами огромный опыт нелегальной работы, и это накладывало свой отпечаток на всю его деятельность. Омичи подчеркивали, что отзывчивый и чуткий к людям, Дьяконов беспощаден к себе, трудится до полного изнеможения.
1
Дьяконов Виктор Иванович (1889—1929). Активный участник революции 1905—1907 гг. Неоднократно подвергался репрессиям со стороны царского правительства. Член КПСС с 1906 г. Один из организаторов Красной гвардии на Урале. С 1918 г. в органах ЧК, в особых отделах армий Восточного фронта, а с марта 1920 г. — в аппарате Омской губчека. С осени того же года по апрель 1921 г. в Петропавловской уездной ЧК. Позднее — работник транспортного отдела ОГПУ.
Серые глаза Дьяконова казалось бы излучали саму доброту. Медленная, но четкая, выразительная речь, почти полное отсутствие жестикуляции говорили о том, что Виктор Иванович имел немалые навыки пропагандиста.
Дьяконов вкратце обрисовал Порфирьеву обстановку в уезде. Даже из его порой обрывочных фраз было ясно, что положение на местах весьма серьезное. За годы гражданской войны местная промышленность пришла в упадок. Небольшая кучка рабочих с мясокомбината и железнодорожного депо занималась изготовлением топоров, ножей, зажигалок… В городских уездных учреждениях пригрелись бывшие белогвардейцы, только внешне смирившиеся с победой Советской власти. В селах и аулах поднимали головы кулаки. Серьезным противником нового строя Дьяконов считал и зажиточную верхушку казачества, под влиянием которой продолжало оставаться большинство станичников.
Вот в такой сложной обстановке и начал свою работу на новом месте чекист Порфирьев. Большая помощь сослуживцев, особенно Луки Дульского, помогла ему избежать серьезных ошибок. Дульскому уезд был хорошо знаком, и он быстро находил верное решение в деле, которое Порфирьеву представлялось запутанным и сложным.
— Ты не удивляйся, Иван, — сказал однажды Дульский. — Мне здесь многое известно. В восемнадцатом, чудом сбежав от расстрела, я почти год у крестьян по селам скрывался. Всю их подноготную знаю, с кулаками не раз лицом к лицу сталкивался.
С наступлением холодов обстановка в уезде заметно ухудшилась. Многие коммунисты и комсомольцы стали жертвами кулацкого террора. Различные банды, возглавляемые врагами Советской власти, совершали налеты на ссыпные пункты, уничтожая собранное по продразверстке зерно. Бандиты с поразительной точностью были информированы о передвижениях продотрядов и красноармейских частей, легко уклонялись от боя. Настораживало и другое. Во многих селах, хуторах, станицах неизвестные лица расклеивали антисоветские воззвания. В отличие от прежних белогвардейских листовок в них не было прямого призыва к свержению Советской власти. Речь шла о том, что крестьяне и казаки должны бороться за «новую» Советскую власть без коммунистов, за отмену продразверстки и введение свободной торговли, за замену диктатуры пролетариата «трудовой демократией». Такие «воззвания» появлялись до прибытия в села, станицы продотрядов. Работники уездного продовольственного комитета отмечали, что там, где появлялись эти листки, сдача хлеба по продразверстке резко сокращалась.
Не только Порфирьев, Дульский, но даже и Виктор Иванович Дьяконов не могли тогда знать, что все эти действия являлись составной частью нового плана контрреволюции но свержению Советской власти. План этот существенно отличался от предыдущих. Реакция рассчитывала на мелкобуржуазные партии эсеров и меньшевиков, сохранивших в ряде мест довольно сильные позиции среди кулацких и зажиточных кругов села и большой части буржуазной интеллигенции. Эсеры вновь выдвинули на повестку дня свою глубоко антинародную реакционную теорию о том, что крестьянству чужды и диктатура буржуазии и диктатура пролетариата. Крестьянство, по их словам, имеет свои особые интересы и представляет независимую «третью силу». Эта сила, говорили эсеры, установит власть «трудовой демократии». Подобная передвижка власти вправо вполне удовлетворяла махровую реакцию.
В июле 1920 года в Париже лидеры различных групп белоэмиграции создали «Внепартийное объединение», которое поручило руководство действиями «третьей силы» меньшевикам и эсерам. Исполнительным органом объединения стал «Административный центр», в который вошли лидеры эсеров А. Керенский, В. Зензинов, В. Чернов и другие. Военный отдел центра возглавил полковник Махин. Он говорил, что свержение Советской власти начнется с кулацких мятежей в Сибири, Северном Казахстане, Поволжье, на Дону, Северном Кавказе, Украине. В этих районах страны сохранились казачество, сравнительно большая прослойка кулаков и зажиточных крестьян, а по продразверстке изымалась основная масса хлеба для голодающих. Контрреволюционные мятежи, по утверждению Махина, создадут острый продовольственный кризис в Москве, Петрограде, вызовут волнения в армии, среди трудящихся масс.
Эсеры и меньшевики умело маскировали классовую сущность своих действий. Союз с Деникиным и Колчаком основательно подорвал их влияние в народе, и они решили выступить от имени беспартийных. Под этой маской, с лозунгом «Советы без коммунистов» в руках эсеры стали выдавать себя за «защитников» крестьянства, трудящегося человека.
В Сибири, Северном Казахстане подготовку мятежей вел «Сибирский крестьянский союз». Эта эсеро-кулацкая организация возникла весной 1920 года. Ее возглавляли В. Игнатьев, И. Юдин, Тагунов-Ельшевич. Летом в «союз» влились подпольные белогвардейские организации. Уездные комитеты «союза» действовали в районах Кокчетава, Атбасара, Акмолинска. В Петропавловском уезде под контролем комитета находились казачьи станицы, поселки и хутора, отдельные воинские части.
Не зная всех этих подробностей, а лишь догадываясь о них, Виктору Ивановичу Дьяконову трудно было отстаивать свои взгляды, вносить предложения.
В начале октября 1920 года состоялось очередное совещание ЧК. Проинформировав сотрудников уездной ЧК о поступивших из центра указаниях, Дьяконов заявил, что активность бандитов и появление антисоветских воззваний имеют самую прямую связь.
— Я думаю, — сказал он, — что в уезде действует хорошо законспирированная, разветвленная антисоветская организация эсеровского направления.
— Виктор Иванович! Да откуда у нас взяться эсерам? Не переборщил ли ты? — с заметной иронией спросил начальник отдела Эльпединский. — Я еще могу согласиться с тем, что в уезде сохранились колчаковцы, анненковцы. Но эсеры! По-моему, Колчак так напугал их, что этим говорунам лет десять понадобится, чтобы опомниться от страха.
— Вы не правы, товарищ Эльпединский, — возразил Лука Дульский. — Над сообщением Виктора Ивановича стоит подумать.
— Думай, думай! А я считаю, дело надо решать проще. Арестовать всех бывших офицеров и поговорить с ними с глазу на глаз. Сразу все и узнаем.
— Это как «не стесняясь»? Растолкуйте, пожалуйста, — попросил Виктор Иванович.
Эльпединский усмехнулся.
— А что, разве мы с ними церемониться обязаны? Разговор, по-моему, должен быть краток: либо сообщай нужное, либо к стенке.
— Ну, а если арестованный действительно ничего не знает. Как тогда? — подал голос Порфирьев.
— Тоже мне нашли овечек! Сними с них шкуру и окажется, что под ней волк спрятан.
— Утомился ты, товарищ Эльпединский, — заметил Дьяконов. — Давай-ка вместо меня поезжай на совещание в Омск. Отдохнешь немного. Вторым пошлем Порфирьева, пусть присмотрится, научится кое-чему.