Мы-курги
Шрифт:
Глазки человека засветились восторгом, он удовлетворенно вздохнул и, наклонившись ко мне, зашептал:
— Бутылка начата. Теперь уже никто не помешает, даже она. — И снова покосился на дверь. — Трудность состоит в том, чтобы начать. А уж кончить-то, мы ее кончим. — И захихикал, потирая пухлые ладони. Я поняла, что «она» должна появиться из этой двери.
— А теперь объясняйте, — великодушно разрешил человек.
Однако он не вникал в мои объяснения и лишь смотрел на меня растроганным и влюбленным взором. Только два слова зацепили его ум. Эти слова были «Советский Союз».
— Откуда вы? — переспросил он меня, не веря своим ушам.
— Из Советского Союза.
Человек обреченно и печально уставился на меня.
— Кажется, я напился, — сказал он грустно. — Но почему так быстро?
Второй стакан джина поправил дело.
– А я — Ченгаппа, — сказал
– Очень приятно, — ответила я.
В это время дверь раскрылась и на пороге возникли «она». Миссис Ченгаппа. Увидев нас, она впала в какую то глубокую задумчивость. Воспользовавшись этой краткой задумчивостью, мистер Ченгаппа «на глазах изумленной публики» быстро прикончил бутылку. Ниламма Ченгаппа тяжело опустилась в кресло рядом с журнальным столиком и угрожающе сказала:
— Так.
При первых звуках «ее» голоса Ченгаппа вдруг вскочил и восторженно закричал;
— Ниламма! Это наш гость! Наш дорогой гость.
И, продолжая выкрикивать что-то еще, напоминающее лозунги, он стал как-то блудливо, боком продвигаться к двери. Наконец он добрался до нее и исчез.
— Так, — повторила Ниламма. И теперь это полностью относилось только ко мне.
Но законы кургского гостеприимства возобладали в ней, и я была оставлена в имении на несколько дней.
Так началось мое знакомство с семейством Ченгаппов.
Ниламма была самой значительной и самой интересной для меня фигурой среди всех остальных в этом богатом плантаторском имении. Двухэтажные особняки, английский газон, теннисный корт, автомобили, слуги, кофейная плантация, приносящая три миллиона рупий в год, — всего этого у Ниламмы Ченгаппы еще лет двадцать тому назад не было. Все это пришло потом. А что было? Дом матери и скромное рисовое «поле предков» и более чем скромный достаток в этом доме. Ниламма была шестым ребенком у матери. Несмотря на скудость средств, ее все-таки отдали учиться в школу, потому что мать считала это необходимым для своих детей. В школе Ниламма была одной из лучших учениц. Она схватывала все на лету, отличалась живым, свободным умом и сообразительностью. Школьные учителя говорили матери Ниламмы, что девочку надо учить дальше. Ее место в колледже. Там из нее может получиться незаурядный человек. Такую возможность потерять нельзя. Но жизнь рассудила по-своему. С каждым годом матери становилось все труднее платить за обучение. А потом появился Ченгаппа, застенчивый молодой человек. Он не был состоятельным, но двадцать акров земли, которыми он владел, вполне могли прокормить небольшую семью. И Ниламма вышла за него замуж. С мечтой о колледже пришлось расстаться. Но Ниламма умела и любила работать. Да и Ченгаппа еще не был тогда завсегдатаем английских клубов. Это пришло к нему позже вместе с особняками, автомобилями и баром. А тогда у них не было денег, чтобы нанять батраков, и они работали на поле сами. Они вставали с первыми лучами солнца и возвращались домой, когда уже становилось темно. Но Ниламма была способной не только в учебе. И в хозяйственных делах она оказалась не менее сообразительной. Она быстро стала понимать, что приносит больший доход, а что меньший. Это она уговорила Ченгаппу посадить на их земле мандарины. И не ошиблась. В тот год мандарины принесли им хороший доход. Удалось отложить даже немного денег. Ченгаппа не мог нахвалиться женой. Он понял, что главной в их делах становится она. Понял и успокоился. И вот тогда он начал постепенно отходить от этих дел, считал, что Ниламма прекрасно с ними справится сама. Он стал охотно ездить в Меркару и допоздна засиживался в гостях. Ниламма же все больше и больше входила в дела. Появился первенец, но это не отвлекло ее. Постигнув деловую игру, она обнаружила спортивный азарт и крепкую мужскую хватку. Она стала копить деньги, и это накопление постепенно превращалось в смысл ее жизни. Ее радовало появление каждой лишней рупии. Она жадно их пересчитывала и клала на банковский счет. Но настоящей се страстью стало приобретение земли. Она скупала ее у соседей, у родственников — по акру, по пол-акра. Она не жалела себя, утешаясь тем, что делала все это во имя собственной семьи, во имя детей, которые не будут знать нужды, как знала ее она.
В округе к ней относились с опаской, но и уважали. Многим было известно, что Ниламма ничего не упустит и всегда добьется своего. Она клала камень за камнем в фундамент будущего богатства. Она перестала стесняться в средствах и осторожно и умно выслеживала свою добычу. И всегда что-нибудь урывала из этой добычи. Дух стяжательства овладевал ею, что-то необратимо меняя в ней самой, но она не обращала
– Ниламма! — говорила она ей. — Что ты делаешь? Опомнись! Зачем тебе все это? Ведь у тебя уже достаточно средств, чтобы прокормить большую семью. Остановись! Зачем ты себя губишь? Человек живет на земле, чтобы быть счастливым. У тебя есть все для счастья.
Да, у нее было все для этого счастья. Дом, дети, муж. Не было только счастья. Но она почему-то не ощущала потребности в нем. В том счастье, о котором говорила мать. Ее счастье было в другом. В большой кофейной плантации. Если бы она тогда знала, что все так получится. Будет плантация самая крупная в округе, будут особняки и слуги, но счастья опять-таки не будет. Ибо она, не заметив этого, разменяет его на звонкую монету наличности. Как разменяла и свою жизнь, которая могла бы стать иной.
Ченгаппа все чаще и чаще исчезал из дома, все реже интересовался делами хозяйства. Неумолимо движимая стяжательством, как гончая запахом близкой дичи, она не замечала, что происходит с Ченгаппой. Он не помогал ей, но и не мешал. И этого было достаточно. Но, когда она, наконец, задумалась о нем, было уже поздно. Вместо Ченгаппы, того Ченгаппы, которого она когда-то знала, был незнакомый человек с бегающими глазками картежника и оплывшей физиономией выпивохи. Нo она быстро с этим смирилась. Ибо у нее были дети, трое детей, для счастья которых, как она считала, она все это и делала. Но тогда она еще не понимала, что никакое счастье не может вырасти на несчастье других. Это понимание пришло к ней потом. Потом, когда было тоже поздно.
Лучшими плантациями в Курге владели англичане. Разве можно было себе представить реальную возможность стать хозяйкой подобной плантации? Ниламма прекрасно понимала, что ни сил, ни умения у нее для этого не хватит. Она загоняла мелкую дичь, эта же, крупная, была ей не по зубам. Но жизнь полна неожиданных поворотов, хороших и плохих. На этот раз попорот был хорошим. Индия стала независимой, англичане утратили свою прежнюю силу. И тогда кургские гончие, подобно Ниламме, дружно «обложили» их.
Англичане стали продавать плантации, и многие из них навсегда покидали землю Курга. Они делали это поспешно, боясь наступления худших времен. Поэтому условия продажи были невыгодными для бывших хозяев и несли в себе ряд преимуществ кургам. Ниламма была первой, кто понял это. Она одной из первых посмела броситься на крупную дичь, не думая о том, под силу она ей или нет. Но оказалась под силу. Результат — пятьсот акров кофейной плантации.
Когда первый угар этой победы прошел, Ниламма поняла, что это приобретение ни от чего ее не освободило. Наоборот, прибавилось много другой работы и других хлопот. Но Ниламма не пожалела об этом. Что-что, а работать она умела. Она принялась за плантацию, продолжая зорко посматривать на близлежащие земельные участки. Плантация дала ей особняки, автомобили и слуг. Она принесла с собой еще большую власть над многими людьми. Но она не вернула Ниламме ни мужа, ни детей.
Дети… Их трое и все такие разные. Но в чем-то и одинаковые.
— Keттy! Keттy! — зовет Ниламма, стоя на дорожке английского газона.
Появляется Keттy. Фигура его несколько грузновата для его двадцати двух лет. С такой фигурой ни воином, ни спортсменом не станешь. Взгляд у Keттy сонный и равнодушный, но вместе с тем где-то в его глубине таятся злобные огоньки.
— Ну, что тебе? — раздраженно спрашивает он, стряхивая пылинку с безукоризненно сшитого английского костюма.