Мы-курги

Шапошникова Людмила Васильевна

В этом кургском имении возник конфликт, между стяжательством и потребительством. Старый извечный конфликт. Здесь он происходил между первым поколением кургской буржуазии, заложившей своим трудом состояние, и их потомками, для которых этот труд потерял смысл. Последние уже родились в богатых домах, наполненных слугами и комфортом. Все им было дано от рождения. Они знают только огромную плантацию со множеством рабочих. Тех рабочих, которые трудятся целый изнурительный день, чтобы Према могла нежиться до двенадцати часов дня в мягкой постели, чтобы Кетту мог ездить на «остине». Им, детям Ченгаппы, бог судил только одно занятие — тратить, не считая деньги. Но и такое занятие иногда становится для них скучным…

Думала ли Ниламма, что своим трудом она породит такое? Наверное, нет. Ибо

породила она это своим стяжательством. И стяжательство, нарушая природу человека, мстит породившему его. Понимает ли это Ниламма? Возможно. Но не хочет себе признаться. Такое признание будет страшным. Оно может привести к катастрофе. Этого допустить нельзя. Главное, думает она, не останавливаться. И работать, работать… Но уже не так, как она делала двадцать лет назад. А вот так.

Серое дождливое утро. Зябко и промозгло. Рваные клочья тумана, похожие на грязную вату, придают земле неопрятный вид. Джип подпрыгивает на размытой дороге, но Ниламма к этому привыкла и не обращает внимания. На ней все те же мужские резиновые сапоги, потертое пальто и простой ситцевый платок, завязанный под подбородком. Вдоль дороги меж деревьев тянутся бесконечные ряды кустов кофе. Первосортного дорогого кофе, идущего на экспорт. Ниламма зорко посматривает на этот кофе, как полководец, делающий смотр своему войску. Внутренне она уже приготовилась к бою. К бою с вражеским войском. Но — не растений, а людей. Это «войско» располагается в четырех каменных бараках, поделенных на темные каморки. Двери каморок завешаны мешковиной. Ниламма поднимается на лестницу конторы своего командного пункта и начинает ждать. «Войско» появляется в серой сетке дождя, растянувшись унылой цепочкой между кустами кофе. Не начав воевать, это «войско» уже побеждено. Но полководец их ждет, чтобы еще раз напомнить им об этом. Цепочка обреченно приближается к конторе. Ниламма нетерпеливо постукивает носком сапога о деревянную ступеньку. Ей кажется, что рабочие идут не так быстро, как ей хотелось бы. Но «военных действий» еще не открывает. Она ждет их, этих мужчин, женщин и детей. Они идут, устало опустив; руки, не отдохнувшие за ночь. Их ветхая одежда промокла под дождем, босые ноги безучастно ступают по лужам на грязной дороге.

Ниламма, как опытный стратег, ведет счет силам «противника». Надсмотрщик в тяжелых ботинках, зеленых шортах и грубошерстном свитере, обтягивающем толстый живот, подает ей конторскую книгу. В книге список всех ста пятидесяти, работающих на плантации. Теперь они стоят перед ней.

— Абрахам! — выкрикивает она своим хрипловатым голосом.

— Есть.

— Бхупеш!

— Есть!

Каждый получает свою долю выволочки. Ниламма знает, как работал каждый из них вчера. По ее мнению, большинство работали плохо. Сегодня надо заставить работать их лучше. И она начинает «обстрел». Ее слова, как пули, бьют без промаха. Шеренга понуро стоит перед ней под унылым холодным дождем. Надсмотрщик предусмотрительно держит зонтик над головой хозяйки.

— Все! — кричит Ниламма. — Идите работать!

Но люди не двигаются с места. Ниламма сразу понимает, что разбитая и побежденная армия готовится перейти в контратаку. Но, опытный полководец, она знает, как с этим справиться. Главное — не давать «противнику» времени. И она первой бросается в атаку.

— Вы что стоите! — кричит она. — Не хотите работать?

Молодой парень в изодранной рубахе делает шаг вперед.

— Госпожа! — говорит он. — Нам не дали зарплату в прошлую субботу.

— А сегодня что? Суббота? — хозяйский голос снова срывается на крик.

— Нет, — робко отвечает парень. — Не суббота.

— Тогда марш на работу, а о деньгах будем говорить в субботу! — и делает какую-то пометку в книге.

Говоривший о зарплате знает, что это за пометка. Теперь он будет уволен при первом удобном случае. Парень безнадежно машет рукой и возвращается в строй. Контратака захлебнулась. Но люди почему-то продолжают оставаться на месте, явно что-то замышляя. На это тоже нельзя давать времени. Нилама делает знак рукой надсмотрщику и шоферу джипа. Как спущенные с поводка гончие, они врезаются в толпу. Рабочие стараются уклониться от ударов и толчков. Но надсмотрщик ловко орудует длинной

бамбуковой палкой.

— Идите, идите! Не стойте!

Вереница усталых людей с темными лицами нехотя тянется под дождем туда, где под клочьями тумана скрываются бесконечные ряды кофейных кустов. Ниламма на джипе догоняет их, останавливает машину и внимательно смотрит на лица проходящих мимо. На лица и глаза. Она изучает их. Глаза эти разные. Равнодушные и укоряющие, ненавидящие и печальные. В одних застыла боль, в других — глубина безнадежности. Глаза, в которых таится злоба, и глаза, в которых живут беспомощность и отчаяние. Обычные человеческие глаза, и в них отражается свое бремя. Но Ниламма не видит и не хочет видеть этого бремени. Оно ей чуждо. Оно не ее. Ее пугают только ненависть и злоба. Ей хочется, чтобы таких глаз было меньше. Пропустив рабочих, Ниламма дает знак шоферу двигаться дальше. Джип медленно, акр за акром объезжает плантацию. Работы на ней уже в разгаре. Идет порубка деревьев, которые разрослись и не пропускают солнце к кофейным кустам. Мужчины карабкаются по мокрым, скользким стволам и, цепляясь за ветви, рубят их тяжелыми тесаками. Ветви с шумом падают вниз. Они тяжелы и неудобны. Женщины в мокрых сари подбирают их и выносят на расчищенную тропинку. Тащить эти ветви трудно, и по лицам женщин течет пот, смешанный с дождем. Над работающими вьется рой мух, похожих на слепней. Но они уже не обращают внимания на этих липнущих мух. Ниламма зорко следит, чтобы ветвями не испортили кусты кофе. За этим же следят и надсмотрщики. Когда она видит, что кусту грозит опасность, она начинает кричать. Ее крик не умолкает, и от этого в ушах рабочих стоит беспрерывный звон. Девочка лет семнадцати с трудом тянет тяжелую разлапистую ветвь. Ветвь неосторожно задевает куст.

— Что ты делаешь? — кричит Ниламма. — Как ты, лентяйка, работаешь? За что я плачу тебе деньги? Чтобы ты портила кусты?

Девушка опускает ветвь. В ее глазах выражение беспомощности и беззащитности. Эти глаза подхлестывают Ниламму.

— Да тащи, что ты стоишь? — голос ее срывается и переходит в хрип.

Но у девушки, видимо, не хватает для этого сил. Она упирается босыми ногами в скользкую землю, ее острые худые плечи напрягаются, и ветвь начинает медленно сползать с куста.

— Скорей! — подгоняет ее Ниламма. — Я вычту у тебя из зарплаты, если ты мне покалечишь куст! Бездельница! Лентяйка! Ты хочешь меня обмануть? Да тебе много и трех рупий, которые я тебе плачу!

Этой девочке, измотанной тяжелым трудом, много трех рупий потому, что ее сверстнице, праздной Преме, мало ее трехсот тысяч. Потому что ее Преме нужен белый «роллс-ройс». Им здесь всем, обливающимся потом и мокнущим под холодным дождем, много трех рупий потому, что Ченгаппам мало трех миллионов. Мало. И надо больше, больше!

Выиграв очередное «сражение» и закрепив выигрыш, она отправляется в имение отдохнуть и пообедать. Но гром «сражения» еще звучит в ее ушах, еще победно горят ее глаза. И она еще продолжает кричать. На каждого, кто попадется ей в этот миг на глаза в обширном дворе с английским газоном. Слуги в этот момент прячутся, Ченгаппа запирается в зале с баром и, полагаясь на крепкий замок, открывает новую бутылку, дети расхватывают автомобили и мчатся по Кургу в разных направлениях. Но постепенно боевые трубы стихают, наступает мирная передышка, слуги и домочадцы покидают свои убежища. Ченгаппа бьет неверной рукой в обеденный гонг. И он звучит как отбой боевой тревоги. За столом она сидит безучастная и задумчивая. В ней происходит та внутренняя напряженная работа, которая обеспечит ей завтра новую победу…

Однажды в такой час во дворе появилась сухая старушка с живыми добрыми глазами. Я видела, как она сошла с проходящего автобуса. Это была мать Ниламмы. Старушка пробыла у Ченгаппов только один день. Внуки не удостоили ее вниманием, а мистер Ченгаппа даже не воспользовался ее присутствием, чтобы открыть новую бутылку. И только старый слуга обращался со старушкой трогательно и как-то очень бережно. Она посидела со всеми за столом, потом почитала журналы в большом зале и уселась в кресле около теннисного корта. Когда все разошлись по своим делам, она, зорко оглядев окрестности, сделала мне таинственный знак рукой. Я подошла.