Мы никогда друг друга не любили
Шрифт:
Как нельзя кстати звонит телефон. Я надеюсь, это Аврора, но номер незнакомый. Внутри зарождается нехорошее предчувствие, но ведь она ушла меньше пяти минут назад. С ней не успело бы ничего случиться. Или успело?
— Слушаю.
— Виктор Викторович? — Голос знакомый, но я не могу вспомнить, где его слышал.
Может, это что-то важное по работе, но мне плевать на нее. Плевать на все, я не хочу ни с кем говорить, я хочу найти Аврору и попытаться если не спасти то, что мы с ней построили, но
— Я. Что?
— Это Илья, помните? Вы меня уволили. Я присматривал за Шаталиной.
А, паренек, профукавший мобильник.
— И чего тебе? Две недели можешь не отрабатывать.
— Я хочу, чтобы вы передо мной извинились и взяли обратно на работу.
— Схуяль?
— Я не терял телефон. Шаталина его стащила. Специально, чтобы я не знал, что она порезалась. Я его нашел по геолокации.
— Ну, молодец, только какая мне разница, как ты его проебал? Сперли, в толчок уронил, да хоть нищим пожертвовал!
— Я проверил историю запросов, звонков и так далее. Она не просто его стащила и выкинула, она еще и пользовалась им. Я нашел ссылки на больницу, где Шаталина работала — по ее словам. Валентин давал мне задание выяснить побольше. Мне не дали информацию о сотрудниках, но в частном порядке я нашел, у кого можно спросить. И никто не подтвердил, что Надежда там работала, зато…
— Чего?
— Она там лежала. Была пациенткой. Это небольшой частный госпиталь. Я попросил парней поднять документы, и они выяснили, что Рогачев оплачивал Шаталиной лечение. А когда он умер, деньги перестали поступать, и ее выпустили.
— Диагноз?
Надя замирает, хотя до этого мерила шагами парковочное место и вытирала слезы. До нее начинает доходить смысл моего разговора. И я чувствую ни с чем не сравнимое напряжение жертвы перед охотником. Те мгновения абсолютного оцепенения, за секунду до прыжка.
— Маниакально-депрессивный психоз, шизотипическое расстройство и еще куча каких-то странных слов. Она уже резала себя, сбегала. Понятия не имею, как ее вообще выпустили. Может, какие-то заморочки с гражданством. Так что, Виктор Викторович? Я могу вернуться на работу?
Надя медленно отступает, с ужасом на меня глядя.
— Да, если вызовешь на парковку в моем доме психбригаду из MTG, а еще найдешь мою жену и убедишь уехать в хороший безопасный отель.
— Понял, сделаю.
Надя все еще надеется выкрутиться, а я испытываю колоссальное облегчение. Даже не могу ни с чем сравнить это чувство. Женщина, которую я когда-то любил, всего лишь больна. Она не превратилась в конченую суку, не обманывала меня, притворяясь той Надей. Она больна. Да, моей Нади, той, которую я обожал, скорее всего не существует, ее уничтожила болезнь, но болезнь сложнее ненавидеть. Она убивает настоящее, но не трогает
А в будущее я не пущу ее сам.
— Стоять!
Надя пытается рвануть к выходу, но я успеваю быстрее, и перехватываю ее руки на случай, если она пришла с оружием. Беглый осмотр карманов ничего подобного не выявляет, но я все равно на всякий случай не даю ей пошевелиться. Она брыкается и кричит, но мне плевать.
— Отпусти меня! Отпусти! Не смей! Ты мне никто! Ты не имеешь права! Я тебя посажу! Посажу за то, что ты делаешь! Я скажу, что моя дочь была несовершеннолетней! Ты сядешь!
— Успокойся! — встряхиваю ее я.
— Они лгут! Я здорова!
— Значит, тебе нечего бояться. Я всего лишь вызвал скорую. У тебя нервный срыв. Если ты не больна, они обследуют тебя и отпустят. Скажи мне, Надя, это твой блог? Ты писала о нас с Авророй?
— Отпусти, я сказала! Отпусти!
Она срывается даже не в крик, а в вой, и я даже не знаю, кого мне жальче: ее или Аврору, которая сейчас одна. Или Аврору, которой еще предстоит узнать, что ее отец двадцать лет держал мать в психушке.
Надю бьет крупная дрожь, которая не имеет ничего общего с холодом. На несколько мгновений мне кажется, что нам снова по двадцать, и мы снова обнимаемся в холодном подъезде старой пятиэтажки.
— Не бойся, — тихо и спокойно говорю. — Я тебе помогу. Я найду хорошего врача. Все сейчас лечится. Все будет хорошо.
Она затихает, устало опускаясь на пол, и я опускаюсь вместе с ней.
— Все будет хорошо, — повторяю я. — Я тебя не брошу.
— И ты бросишь ее? Будешь со мной? Бросишь ее, да? Да? Ты же не любишь ее, Вить? Не любишь?
— Люблю.
Но было бы проще ненавидеть. Тогда можно было бы остаться рядом с ней.
34. Аврора
Он звонит уже четвертый раз. Я знаю, что стоит взять трубку, так поступают взрослые люди, но я просто боюсь разреветься. Мне хочется быть холодной, расчетливой, ироничной, принять все с невеселой усмешкой и навсегда попрощаться с Виктором Островским, но правда в том, что я совсем не такая. И я понятия не имею, как буду жить. Есть ли вообще в этом смысл.
— Алло.
— Привет.
— Привет.
Оказывается, это очень сложно: бесшумно вытереть слезы.
— Где ты?
— Так. Гуляю.
— Уже поздно. И холодно.
У него хриплый голос, в котором слышится усталость.
— Со мной все в порядке.
— Мы оба знаем, что нет. Надо поговорить.
— Я не могу. Я устала.
— Знаю, котенок, но если не поговорим, будет хуже. Вернись домой.
— Я не могу.
— Потому что снова меня боишься?
— Потому что мне очень больно.