Мы под запретом
Шрифт:
— Кир… — Мама первой прерывает наше затянувшееся молчание. — У тебя что-то случилось?
Вопрос приводит меня в замешательство, и я застываю на месте. Горло сдавливает спазмом, так что я не могу произнести ни слова.
— Ты просто уже месяц здесь. А как же учеба в Беркли?
— Нет-нет, — поспешно тараторю я. — Все хорошо, правда, — с облегчением выдыхаю накатившуюся панику. — Я просто так активно окунулась в учебу, что заработала себе немного времени на такие вот домашние каникулы. Но ты не волнуйся, я скоро улетаю обратно — догрызать то, что еще не познано.
— Да? — Мама смотрит
Это гложет и словно черным пологом окутывает душу. Стыд за обман и недоверие ядовитой иглой пронзает сердце, запуская по венам холод предательства.
— Мам… — решаюсь я открыть ей свою тайну.
— Давай присядем, нам надо поговорить, — перебивает меня она и утягивает к ближайшей лавочке. — Я не знаю, с чего начать, но это давно надо было тебе сказать. — Она замолкает, опускаясь на деревянное сиденье.
В ее глазах столько нерешительности и страха! Она прикусывает нижнюю губу и сцепляет пальцы в замок.
— Мам, не пугай меня. — Я накрываю ладонью ее похолодевшие и нервно подрагивающие пальцы. — Что случилось? — стараюсь как можно тщательнее замаскировать клубящиеся во мне волнение за нее, и собственная скрытность уже отходит на второй план.
Расскажу позже, сейчас важнее то, что беспокоит мою беременную родительницу.
— Кир… — Мама поднимает на меня взгляд, делает глубокий вдох, словно собираясь с силами для решительного шага в неизведанную пропасть. — Игорь — твой отец. Твой настоящий отец.
— Что?! — Мир меркнет, земля уходит из-под ног, и я, кажется, теряю сознание.
Холод окутывает меня плотным саваном. Он проникает в кровь, замораживая сердце. Я словно в каком-то старинном склепе, где полумрак, сырость и могильная тишина. Безжизненно и пусто кругом. Ни звуков, ни запахов, ни света — привычного света.
— Кира, — комариным писком пробивается сквозь толщу отрешенности взволнованный мамин голос. — Кира, детка, что с тобой?
??????????????????????????Она касается моего плеча, и тепло ее ладони обжигает мою кожу даже через несколько слоев одежды, разливаясь по телу электрическим разрядом дефибриллятора и запуская мое замершее сердце. Помутневшее сознание начинает медленно возвращать мое бренное тело в реальность, и я, вынырнув из омута отчаяния, жадно глотаю воздух.
— Дочка, тебе плохо? — суетится мама. — Выпей, выпей. — Она подносит к моему рту бутылочку с водой.
Делаю большой глоток, смачивая пересохшее горло, и немым вопросительным взглядом смотрю на перепуганную родительницу. Разум все еще не верит в происходящее. Я не желаю это принимать. Но, глядя в глаза мамы, с болью в душе от разорвавшегося снаряда семейных тайн, нехотя впихиваю в себя открывшуюся правду.
— Прости, — сокрушается она и опускается на лавку рядом. — Прости, что так вышло. Это моя вина. Я не знала, точнее, не была на все сто процентов уверена в том, что ты дочь Игоря. Мы были молоды и вспыльчивы. Наш разрыв был очень тяжелым. Я сглупила, и вот теперь вышло так, как вышло. Прости меня. Прости за то, что лишила тебя отца.
— Мам…
Кладу ладонь на ее сцепленные в замок и лежащие на коленях пальцы, подрагивающие в нервном перенапряжении. Ей нельзя волноваться. А
— Не надо, — останавливаю ее порыв вновь начать что-то торопливо мне объяснять.
Как ни странно, слез нет. Я не плачу, хотя желание громко орать и что-нибудь расколошматить растёт во мне, заставляя сжимать кулаки с такой силой, что ногти впиваются в ладони.
— Прости, — вновь шепчет она, будто заклинания.
— Мам, я, наверное, пойду? — не своим голосом сиплю я. — Мне надо побыть одной. — И, не дожидаясь ее ответа, встаю с лавочки и, чуть пошатываясь, разворачиваюсь в сторону выхода.
— Кир… — Мама хватает меня за руку, когда я делаю первый шаг. — Я пойму тебя и приму любое решение, ты только не торопись. Помни: я тебя люблю и всегда хотела тебе только добра.
Ее голос дрожит, а на глаза наворачиваются слезы. Чувство горечи комом застревает в горле, и я, сделав глубокий вдох, качаю головой, останавливая ее попытки поговорить.
Мне больно, мне чертовски трудно дышать, да и сказать ей хоть слово мне составляет большого труда.
Что я могу ей сейчас сказать?
Простить?
За что?
За то, что лишила меня нормального отца?
Или за то, что решила открыться спустя столько лет и тем самым уничтожить мою жизнь?
— Мне надо побыть одной, — еле шевеля пересохшими губами, выдавливаю из себя простую фразу, разворачиваюсь и ухожу, не оглядываясь.
Душившие меня слезы отчаяния наконец-то находят выход. Не видя ничего перед собой, бреду наугад, не разбирая дороги, и только ошалелые сигналы автомобильных клаксонов не дают мне сделать опрометчивый шаг в бездну.
Телефон в кармане надрывается. Не глядя на имя вызываемого меня абонента, сбрасываю звонок и дрожащими пальцами набираю номер подруги.
— Привет, Лёль, — почти безжизненным голосом отвечаю на ее добродушное приветствие. — Ты где сейчас?
— Дома, — удивленно отвечает она. — Что случилось, Кир? — Проницательная подруга всегда со мной на одной волне.
— Можно, я к тебе приеду?
— Конечно, — без раздумий отвечает она. — Приезжай, я жду. Может, что-то надо?
— Только ты, бутылка хорошего вина и шоколадка. — Идеальный набор для оплакивания рухнувшей жизни.
Сбрасываю вызов. Перевожу телефон в режим полного беззвучия и убираю его в дальний карман рюкзака. В ближайшем магазине покупаю две бутылки хорошего красного вина, шоколад и все же сыр.
Зареванная, потерянная и наверняка страшненькая из-за опухших глаз и красного носа, ловлю такси, и сердобольный пожилой мужчина доставляет меня до пункта назначения быстро и бесплатно.
— Спасибо, — благодарю его, покидая автомобиль.
Подруга уже ждет меня, распахнув входную дверь, и нервно постукивает пальцами по косяку, стоя на пороге. Захожу в ее небольшую, но такую уютную квартирку и, вручив Лёле пакет с эликсиром забвения, падаю на пуф в прихожей. Пытаюсь раздеться, пока она относит ценный груз на кухню и звенит там посудой, но из-за дрожащих пальцев это плохо получается.