«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»
Шрифт:
Вскоре открыли огонь наши орудия и появились три танка с десантом на броне. При поддержке танков мы продвинулись на километр. В то время немцы уже активно использовали «фаустпатроны». Один танк подожгли, второй подбили. Его тянула на тросе единственная уцелевшая «тридцатьчетверка». Экипаж поврежденного танка, развернув пушку, посылал снаряд за снарядом в сторону немецких укреплений.
К вечеру немцы снова пошли в контратаку. Вначале вели сильный огонь из минометов. Стреляли уже не мелкие «пятидесятки», а батарея батальонных минометов. Одна из мин взорвалась в пяти шагах перед нами. Помощников и меня засыпало землей. Легкораненый, который мне помогал, попросился в тыл. Сказал, что немеет нога и кружится голова.
—
— Нет, я пойду. Иначе сознание потеряю.
У каждого своя судьба. Паренек был молодец, полдня оставался с нами, раненный. Пополз, потом встал, наверное, собирался бежать. Мина шарахнула рядом с ним. Его подбросило, как тряпичную куклу. Убило наповал. А в нашу сторону перебежками приближались фигуры в касках, во френчах, камуфляжных куртках. Били наши минометы, стреляли по всей цепи винтовки, автоматы. Мы заняли немецкие глубокие траншеи, обложенные жердями с удобными гнездами для стрельбы. Нас пытались из них выбить. Я стрелял более спокойно. Сумел заставить залечь группу, бежавшую к нам. Двое фрицев после моих очередей остались лежать и уже не встали.
Рослый боец выволок из ниши ящик немецких гранат-колотушек. Отвинчивал колпачок на рукоятке, дергал за шнурок и с матюками швырял гранату в сторону залегших немцев. Когда он бросил их штук пятнадцать, я не выдержал:
— До фрицев почти сто метров, а ты от силы на шестьдесят кидаешь. Какой толк?
— Толк? — переспросил здоровяк и засмеялся. — Пусть лежат и трясутся.
Его смех показался мне каким-то ненормальным, истеричным. Впрочем, мы почти все были контужены или с трудом соображали, находясь целый день под обстрелом. Трупы лежали на каждом шагу. На них уже не обращали внимания, просто переступали. Мой пожилой помощник смирился с мыслью о смерти. Без конца шевелил губами, возможно, молился. Но диски набивал и подавал мне вовремя. Когда подошли к концу патроны, стал собирать их в патронташах и вещмешках. Свои обязанности в опасной ситуации выполнял хорошо.
Немцы уже в сумерках попытались снова атаковать. Наши подтянули дополнительные орудия и минометы. Огонь из всех стволов был такой мощный, что атака быстро захлебнулась. Рота снова собралась вместе, осталось в строю меньше половины бойцов. Уже в темноте привезли ужин, но мы, пошарив по блиндажам, нашли консервы, сало-шпиг, маленькие буханочки хлеба в целлофане. Разжились и спиртным. Несмотря на ругань офицеров («заснете, перебьют всех!») многие крепко выпили. Я тогда не пил, но воды не хватало, и я с жадностью опрокинул две кружки кисло-сладкого вина. Может быть, и опьянел, но хорошо набил брюхо. Попробовал первый раз в жизни сардины, консервированные сосиски, прибрал кусок копченой колбасы. Затем старшина и наши повара принесли гречневой каши с мясом, хлеба, водки. От каши я не отказался, а водку пить не стал.
Кострома вместе с помкомвзвода Шахтером обходили позиции взвода. Полтора десятка человек занимали участок обороны метров сто двадцать. Один человек на семь-восемь метров. Даже соседа не видно. К тому же половина уцелевших уже спали, крепко выпившие после напряжения тяжкого дня. Этот участок всю ночь охраняли мы со вторым номером и еще одним из непьющих бойцов. Кроме оружия, нам достались две ракетницы с запасом разноцветных ракет. Мы выпускали их на любой шорох. На брустверах были разложены винтовки, автоматы. Мы ходили и стреляли, создавая видимость, что взвод не спит.
Немцы отвечали нам пулеметными очередями. Вряд ли мы их обманули. Просто фрицы понесли слишком большие потери, чтобы предпринять серьезную ночную атаку. Не спали минометчики, посылая в сторону немцев 82-миллиметровые мины. Никогда в жизни я столько не стрелял. Плечо превратилось в синяк. Я бил в темноту из пулемета, немецких автоматов, винтовок, не прижимая приклады к плечу. Кострома, хоть и крепко выпивший, держался до двух ночи. Опытный
— Знаешь, Вася, ведь немцы отходят, — сказал он. — Оставили саперов и дежурных пулеметчиков. Мин понатыкают, постреляют, а утром смоются.
Командир взвода оказался прав. Утром немцы отошли, и мы осторожно двинулись вперед. Но приподнятое настроение от победы было испорчено нелепой смертью одного из бойцов. Он полез рыться в вещах убитого фрица и нарвался на мину. Ему оторвало стопу и, как нередко бывает в таких случаях, искромсало осколками промежность и низ живота. Саперы осторожно вытаскивали его, а боец кричал, вырывался из рук, просил пистолет, чтобы застрелиться. Я понимал, что с таким ранением лучше не жить. Смерть оказалась милосердной к искалеченному парню. Когда саперы положили его на хвою, он был без сознания, а спустя короткое время умер.
Мне трудно объяснить свое состояние, но после того ожесточенного боя во мне что-то изменилось. Я видел себя со стороны. Суетившегося, бестолкового мальчишку, забывшего все, чему меня учили. От растерянности и страха заклинило пулемет. Потом взял себя в руки. Понял, что если так будет продолжаться, проживу недолго. Искупая свои грехи, я не спал всю ночь, охраняя остатки взвода и, прикорнув утром на пару часов, пошел вместе со всеми вперед.
События сентября сорок четвертого года слились для меня в цепь похожих друг на друга дней. Снова стояли на пополнении. Во взводе в очередной раз появилось много новых лиц. Бойцы разного возраста от 18 до 40 лет. Вели себя по-разному. Некоторые, пришедшие из госпиталей, уверенно занимали свои места, чистили и подгоняли полученное оружие. Другие, помоложе, жались друг к другу. Они боялись всего: авианалетов, мин, начальства. Изредка попадались откровенные хвастуны. Ко мне подошел солдат с винтовкой за плечом, поздоровался и сообщил, что он тоже пулеметчик. Имеет на счету тридцать или сорок уничтоженных фрицев.
— Как у тебя машинка? — потянулся он к «Дегтяреву».
— Не лезь, — обрезал я его.
Мне не понравилось слово «машинка» и байки насчет сорока уничтоженных немцев. Он наверняка обманывал. Настоящий пулеметчик не станет хвалиться первому встречному.
— Молодой, а ранний, — снисходительно заметил боец.
Хотел добавить что-то еще, но его наладил прочь мой пожилой второй номер.
— Чего шатаешься? Шагай на свое место.
Все это были, конечно, мелочи. Люди, попадая на передний край, часто терялись, не знали, как себя вести. Через несколько дней привыкали. Когда закончилась переформировка, двинулись вперед. Зарядили дожди, на дорогах роты вязли в грязи. Порой легче было шагать через лес, по пружинистой хвое. Но немцы понатыкали мин и приходилось шагать по колее, заполненной водой. Сильных боев в те дни не было. Зато на острове Даго в первых числах октября сорок четвертого года развернулось ожесточенное сражение. Позже я узнал, что 27 сентября началась Моонзундская операция. Немцев в течение двух месяцев выбивали с побережья, многочисленных островов Балтики и Рижского залива.
Любой остров сам по себе уже крепость. Прямым ходом к нему не доберешься. Пролив Муху, шириной километров двадцать, форсировали десятки больших и малых кораблей. Нас крепко поддерживала авиация. Шли двухмоторные бомбардировщики в сопровождении истребителей, штурмовики «Ил-2». Вела огонь корабельная артиллерия. Наш батальон и некоторые подразделения полка переправлялись на тихоходном пароходе с огромными бряцающими колесами по бокам. Пароход мотало крепкой боковой волной, у многих ребят началась морская болезнь. Каша с мясом, которой нас накормили перед погрузкой, впрок не пошла. Бойцов выворачивало наизнанку. Потом болезнь быстро сняли немецкие истребители. Их было шесть или восемь. Они пронеслись на большой скорости низко над водой и сразу начали рваться бомбы.