«Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»
Шрифт:
Один из кораблей загорелся. Наш пароход, деревянный, шел с черепашьей скоростью и представлял хорошую мишень. Но немецкие пилоты промахнулись. Возможно, сбили прицел зенитчики. Одна из бомб рванула в полусотне метрах по борту. Вышибло крупным осколком кусок доски, продырявило трубу. Мы лежали на палубе, осколки никого не задели. Потом появились наши истребители, и далеко за кормой завязался воздушный бой. Кто кого сбивал, мы не видели, потому что по нам открыли огонь с берега. Били тяжелые орудия, укрытые в дотах и укреплениях среди скал. Один из бойцов прошептал:
— Если утопят, даже могилы не останется.
— Я и плавать не умею, — сказал
Его «успокоили», что это не имеет значения. Вода в Балтике такая холодная, что больше десяти минут не продержишься. Сердце остановится. Я невольно уставился на волны. Серая тяжелая вода. В такой, действительно, не будет спасения.
Довольно большой остров Даго, примерно 40 на 50 километров, был взят в течение двух суток. Здесь я впервые увидел всю силу наших войск. Постоянно, волна за волной, шли бомбардировщики, штурмовики «Ил-2» в сопровождении истребителей. Авиабомбы и тяжелые корабельные снаряды взламывали укрепления. На берегу высаживались все новые десантные части. Обратными рейсами вывозили большое число раненых. Цепи наступающих захлестнули остров. Пехота и моряки шли вперед, занимая одну высоту за другой.
Запомнилось, как на руках катили легкие «сорокапятки» и уничтожали пулеметные гнезда. Конечно, мощные укрепления были этим небольшим пушкам не под силу, но помощь они оказывали крепкую. Артиллеристы, как и мы, несли большие потери. С утра нас сопровождала батарея из четырех пушек, к полудню остались две. В одном месте не давал продвинуться сильный пулеметный огонь. Бил крупнокалиберный и по меньшей мере два-три обычных пулемета.
Лейтенант-артиллерист приказал выкатить орудие на пригорок. Сделали один-второй выстрел. Вдруг пушка исчезла в столбе дыма и обломков. Из каменной амбразуры стреляла 105-миллиметровая гаубица. Прямое попадание разнесло «сорокапятку». По-моему, из расчета никто не уцелел. Гаубица, молчавшая до нужного момента, вела огонь метров с трехсот. Обойти и уничтожить орудие гранатами не давали немецкие пулеметчики. Попытались выкатить последнюю «сорокапятку». Снаряд опрокинул ее. В этом месте был ранен мой помощник. Осколок пробил ему плечо, он не скрывал радости, что наконец вырвется с передовой.
Попрощались мы тепло. Все же полтора месяца в одном расчете. Но провожал я его с облегчением. Трусоватый помощник мне часто мешал, мог схватить за руки и стащить в окоп в тот момент, когда я вел огонь. Кто знает, может, он, как старший по возрасту, не однажды спас мне жизнь. А гаубицу и пулеметные гнезда разбили минометным огнем. Минометный взвод выпустил сотни полторы мин. Под их прикрытием мы продвинулись вперед, а потом бросились в рукопашную.
С меня в рукопашной схватке толку было мало. Я пристроил пулемет среди россыпи камней и стрелял, выбирая одиночные цели. В клубке сцепившихся, орудующих прикладами и саперными лопатками людей трудно было разобрать, где наши, а где немцы.
Когда я подошел, ни одного живого немца поблизости не было. Они не просили пощады, а те, кто в последний момент пытался поднять руки, умирали от выстрелов в упор и штыковых ударов. Тогда же погиб старший сержант Шахтер. Для взводного, да и для остальных ребят, это была горькая потеря.
Опытный, самый сильный во взводе сержант внушал чувство уверенности, вел за собой. Никто не верил, что его могут убить. Он и в последней схватке застрелил двоих или троих фрицев, об одного разбил автомат. Пока наносил второй удар, получил несколько пуль в упор.
Когда
— С кем воевать буду? Не с кем!
Во взводе оставались опытные, бывалые бойцы, мало чем уступавшие Шахтеру. Они не обижались на слова младшего лейтенанта. Взводный и его помощник были не просто командир и подчиненный, а друзья. Хотя нас торопили, мы все же выдолбили в каменистой земле неглубокую могилу, завернули тело в шинель и насыпали холмик. Сверху положили каменную плиту. С Балтики дул холодный ветер и сыпал мелкий дождь. На камне торопливо выцарапали штыком фамилию, имя Шахтера и дату смерти.
Дня четыре провели на берегу в ожидании переброски на большой остров Сарема. Во взводах насчитывалось по десятку человек. Подвезли очередное пополнение. Вторым номером в моем расчете стал парнишка из-под города Лодейное Поле. Он пришел из запасного полка, где четыре месяца учился. Фамилию не помню, звали Алексей, или, проще, Лёха. Парень был шустрый, рвался воевать и допытывался, сколько немцев я уничтожил. Не знаю почему, на эту тему бойцы, имевшие на счету достаточно фрицев, говорить не любили. Считалось нехорошей приметой. Те, кто побывал на острие войны, не спешили хвалиться своим личным счетом. Разве что когда по пьянке. Но я не пил, да и на вопрос Лехи точно ответить не мог. Стрелял вместе с другими, а там разбери, кого чья пуля свалила.
— Может, десяток, — пожал я плечами, — а может, чуток побольше.
— Обманывает он, — засмеялся кто-то из старых солдат. — Василий Пантелеевич целую немецкую роту из своего «дегтяря» положил.
— Сто человек? — вытаращил глаза мой помощник. — Тебе уже давно орден положен.
— Шутки, — сказал я. — Дурацкие шутки. Так тебе немцы и будут ротами подставляться.
Ночью при сильной качке переправлялись на остров Сарема. Но корабль не спешил причаливать, мы двигались вдоль юго-восточного побережья. Впереди раздавалась орудийная канонада. В воздухе висело слово «Сырве». Полуостров, за который намертво вцепились немцы.
Полуостров Сырве был южной оконечностью острова Сарема, имел ширину три километра и около тридцати в длину. Мы знали, что в сорок первом году здесь в окружении сражался два месяца гарнизон краснофлотцев. Место для обороны было удобное: крутые берега, скалы, ущелья. Теперь на Сырве укрепились немцы. Если почти весь остров наши войска взяли в течение пяти дней, то этот узкий перешеек стал как кость в горле.
Мы продвигались с большими потерями, несмотря на мощную артиллерийскую поддержку. Гибли бойцы из нашего взвода. Лейтенант Кострома (он получил вторую звездочку на погоны после взятия Даго) был ранен, но оставался в строю. Мы сбросили шинели и воевали в телогрейках, в которых было легче передвигаться среди скал и камней полуострова. Из амбразур дотов вели огонь многочисленные пулеметы. Простреливался каждый метр.
Командир роты приказал мне глушить один из дотов непрерывным огнем и послал четверых бойцов в обход, взорвать укрепление с тыла. Ребята ползли осторожно, но когда поднялись для броска, по ним ударил второй пулемет. Трое так и остались на месте, а четвертый вернулся с простреленный щекой. Кострома материл фрицев и нашу артиллерию. Потом сунул за пазуху несколько гранат, взял с собой двоих бойцов, в том числе завхоза, который шел с явной неохотой. Мне Кострома сказал:
— Стреляй и целься лучше. Ты наше прикрытие, на тебя вся надежда.