Шрифт:
Сцена 1: на мосту
Данила стоит по ту сторону ограды моста и застывшим взглядом пялится на кажущуюся в темноте черной гладь воды. Для конца сентября погода держится едва ли не летняя, однако полуночный ветер напоминает о том, что жаркие деньки все же остались далеко позади. Тонкая футболка едва колышется на худом теле от прохладного дуновения, заставляя табун мурашек разбегаться по коже.
Пальцы, крепко вцепившиеся в чугунную ограду, будто закостенели и начинают замерзать. Для того, кто решил свести счеты с жизнью
– Прыгать-то собираешься? – внезапно доносится из-за спины.
Данила оборачивается на незнакомый и до обидного несочувствующий голос и, по всем законам жанра его трагикомической жизни, срывается одной ногой с узенького отрезка, на котором и так едва держится.
Вопреки всем канонам, жизнь перед глазами Данилы вовсе не пролетает. Все случается до нелепости быстро. Соображает Даня вообще с трудом. Единственное, что для него очевидно – он все еще жив и висит, как сопля, колыхаясь над глубокой холоднючей рекой.
– Ебанутый, я ж прикалывался! – все тот же чужой голос врывается в его сознание сквозь пелену колошматящего по перепонкам пульса. Только беспокойства, кажется, чуток прибавилось. – Держись давай крепче!
Даня поднимает вверх голову, и взгляд, хоть и не сразу, фокусируется на лице молодого парня. Перевесившись пузом через ограду, тот свободной рукой держит Даню где-то в районе локтя, но ладонь медленно соскальзывает под тянущим Даню вниз собственным весом. Второй рукой парень цепляется за перила, чтобы следом, не дай бог, не рухнуть. Даня замечает, что и сам одной рукой все еще каким-то чудом за мост хватается, и лишь через миг боль в плече приливной волной накатывает, отчего туман застилает глаза, а пальцы больше не слушаются, и Данила перилину отпускает.
– Да чтоб тебя, суицидник ты херов! Арррх! – рычит горе-спаситель, и уже второй рукой тянется вниз к Даниле. – Ногами цепляйся за край, придурок! Ну!
Данила чувствует, как его тщедушное, на первый взгляд, тельце едва движется наверх, и ногами замахиваться начинает, но дважды мимо бордюра мажет. Слышит только, как над ухом сверху злобно шипят. Чужие пальцы больно впиваются в кожу, хотя с ноющим плечом ни в какое сравнение, конечно, не идет. Даня вновь пытается ногу на мост закинуть и кое-как пяткой наконец на самый край попадает. Парню-спасителю этого, видать, хватает. Кряхтя, он одним резким движением дергает Даню на себя, обхватывает вокруг пояса и тащит.
– Ты в своем уме вообще или как? – кричит парень, едва ноги Данилы касаются мостовой. – Если утопиться решил, камней бы в карманы напихал лучше и на залив уехал, а не с моста сигать вздумал! Хули тебя сюда вообще понесло?
Данила едва на дрожащих ногах держится и на асфальт так и оседает без сил. Весь адреналин моментально испаряется, как только на мосту опять оказался жив и почти здоров. Плечо ноет, что пиздец, аж выть хочется. Даже помереть нормально не выходит. Неудачник. Сам не замечая, Даня шмыгает носом – раз, второй – и реветь натурально так начинает. Парень, что-то раздраженно ему втирающий – Данила его весьма выборочно слышит – резко замолкает, аж плеск волн снизу доносится в перерывах между Даниловыми рыданиями.
– Эй, чувак, – парень усаживается на корточки перед Данилой. – Тебе плохо? Скорую вызвать? Ты чего, под наркотой, что ли?
Щелкает перед самым лицом пальцами, и Данила бестолково мотает головой из стороны в сторону, мол, нет – чист я. Просто судьба у меня дерьмовая.
– Если молчать и мычать будешь, я тогда ментов вызову, пусть сами с тобой разбираются, – вновь раздражается незнакомец, хоть и продолжает сидеть рядом.
– Скорую давай, плечо болит, – гундосит из-за хлюпающего носа Данила. – Не надо ментов.
Парень вздыхает обреченно, явно жалея о своем геройском порыве, и вытаскивает мобилу из кармана. Быстро сообщает в трубку адрес, что-то угукает на вопросы с той стороны и поглядывает на Данилу: то ли с жалостью, то ли все-таки с осуждением. У Данилы в глазах из-за влаги мутно, да и без очков зрение заметно падает, а вокруг ночь вдобавок, фонари едва свет цвета мочи отбрасывают и все куда-то мимо.
– Едут, жди, – сообщает парень и поднимается.
– А ты? – вдруг спрашивает Данила. Внезапно остаться одному посреди ночи в безлюдном сейчас районе кажется совсем не комильфо.
– Мне и так впечатлений уже достаточно. Вдруг ты чокнутый, сбежал из дурки, не хочу потом показания давать, свидетелем там быть или еще что. Ну нахер. Бывай.
– Эй! – зовет Данила, когда парень разворачивается в противоположном от него направлении.
– Да бля-я-я, – тянет тот негромко, но достаточно, чтобы Даня его услышал. – Ну?
– Спа… спасибо, – мямлит Данила и здоровой рукой вытирает мокроту под носом.
– Ага, – отзывается, стоя в пол-оборота. – Все?
– Ну, наверное. Хотя…
Данила думает – терять нечего, хуже, кажется, ведь точно уже быть не может.
– Что? Рожай уже, а то скорая приедет вот-вот.
– Дай мне… номер свой. Пожалуйста.
– Зачем это?
– Ну… сходим куда-нибудь, – отвечает Данила и тут же чертыхается, понимая, как глупо сейчас звучит. – В смысле, выпить. Угощу тебя. В качестве благодарности.
– А я не пью, – фыркает в ответ спаситель. – Но похавать можно, в принципе.
– Тогда обедом угощу. Или ужином. Сам выбирай.
– Ладно, черт с тобой. Диктуй номер, я тебе сам звякну, когда надумаю.
Данила послушно и почти с радостью называет номер телефона и слышит приближающиеся сирены скорой помощи.
Итого: растяжение плечевого сустава, ободранный локоть, синяк почему-то на жопе и нервный срыв. Так себе анамнез. Из больницы Данилу забирает отцовский водитель, говорит, мол, Михал Палыч переживает, но там сделка горит синим пламенем, так что будь добр, сынок, сам уж как-нибудь со своими проблемами разбирайся или вон, Аркашу, попроси. Аркаша – для Дани вообщето Аркадий Викторович – мужик мировой, Даня его с голожопого детства помнит, видел чаще, чем отца родного. Но сидя с видом побитого пса на больничной койке, Даня, как в детстве, снова тупую тоску чувствует, как в те дни, когда папка из садика забрать обещал, а в итоге Аркаша являлся, руками разводя – Михал Палыч занят, работу работает, деньги сами в карман не прыгнут.